Когда идут на абордаж,
И в нас огонь кидает враг,
То к верху мачты — экипаж
Гвоздями прибивает флаг.
Давно уж сдалась — даже сталь.
И вот сейчас — мы все умрём.
И флаг, что вёл команду вдаль,
Утонет вместе с кораблём[6].
Фаи привыкла причислять себя к тем, кто нападает, а не к жертвам, кого берут на абордаж. Но песня, услышанная когда-то в припортовом городе, как нельзя более соответствовала её настроению. Она пела себе самой, и плевать на предпочтения кабацкой публики, предпочитавшей обычно что-то разухабистое. Вопреки ожиданиям, «Когда идут на абордаж» вызвала восторг, особенно по сравнению с потугами предшественника. Около Фаи появилась медная миска, туда потекли медные монеты и даже несколько золотых. Её просили петь на свой вкус. И она пела — песни дороги, наёмников, дальних земель…
Никто даже не думал совать к ней руки или приставать с пошлыми предложениями. Один лишь менестрель робко попробовал предложить в конце — не хотела бы она выступать вместе с ним. Естественно, безуспешно.
Трактирщик угостил бесплатно.
Когда возвращались в Сорбонну, долго молчавший Дюлька обронил:
— Всегда восхищался тобой. Но даже не предполагал, что ты… такая.
— Ты многого обо мне не знаешь. Хвала Моуи. И лучше тебе не знать никогда.
Тем более хорошо, что Дюлька не видел случившегося на следующее утро.
Гош ворвался в комнату для занятий. Правая рука у него была перемотана, в левой держал пистолет.
— Фаи! Лечь на пол! Руки за спину! Или прострелю колени.
Поклонники молодой учительницы повыскакивали с мест. Но вид стражников, сопровождавших архиглея, остудил их пыл.
Она покорно легла, прикидывая, стоит ли пытаться вытащить нож, укрытый длиннополой хламидой. Время на раздумья ей не дали. Грубые мужские руки без церемоний схватили и обыскали пленницу.
— Только нож, — удовлетворённо произнёс Гош. — В подвал её!