Моя карма

— Поехали к нам. Я думаю, Константин Петрович поможет. А тебе нужно не мешкать. Поезд до Сочи сутки идёт.

— А зачем тебе поезд? — удивился отчим. — До Адлера от нас самолёт летает… Завтра утром оформишь свои отгулы — и на самолёт. Через час с небольшим будешь на месте… А начальница не отпустит, отпустит директор. Если что, звони мне.

Это было решение, которое не могло прийти мне в голову, потому что я не мог представить, что от нас можно летать куда-то самолётом. Но это решало все вопросы.

Остаток дня я провёл в нервном нетерпении. Пробовал чем-то заняться, садился за письменный стол, чтобы поработать над рукописью, но мысли путались, и в голову ничего не лезло; пытался читать, брал книгу, но, осилив пару страниц, чувствовал, что строчки расплываются перед глазами, а буквы пляшут пьяными человечками и тараканами разбегаются. Я откладывал книгу и выходил на улицу, полагая, что прогулка отвлечёт меня от беспокойных мыслей. Ночью спал плохо, ворочался, и мне снились что-то непонятное, сумбурное и тревожное.

Утром я оформил три дня отгулов, которые Конкордия подписала, к моему удивлению, без лишних вопросов и без волокиты, и ещё до полудня улетел в Адлер.

На письмо матери Милы, Елены Кирилловны, я ответил письмом, которое отправил накануне отлёта, после того как вернулся домой, и в котором не постеснялся сказать всё, что думаю.

«Елена Кирилловна! Правильно, что Ваша мудрая мама винит в состоянии Милы Вас, — писал я. — Это не она, а Вы ввели меня в заблуждение, показав письмо, в которое я искренне, но опрометчиво поверил. И теперь корю себя за это. И не забудьте, что это Вы утаили от дочери мои к ней письма. А теперь Ваша ложь вылилась в большие проблемы. Какая-то странная у Вас любовь к дочери…

Я немедленно вылетаю в Адлер, и мы, и только мы, будем теперь разрешать наши отношения. Но если Мила согласится стать моей женой, мы поженимся, с Вашего согласия или без.

Извините за излишнюю прямолинейность.

Владимир Анохин

P.S. Для начала семейной жизни у нас всё есть: жильё, наши профессии и даже некоторые финансовые накопления. Забыл ещё добавить, — если для Вас это имеет какое-то значение, — мой отчим, не последний человек в области, в любом случае поможет с устройством на хорошую работу, равно как и в других вопросах».

Письмо получилось грубым и язвительным, так что я, подумав, разбавил его постскриптумом, чтобы чуть сгладить обо мне впечатление как о легкомысленном человеке, а отчима добавил для того, чтобы не беспокоились о благополучии дочери и были уверены, что в такой семье она от моих, как ехидно выразился Олег Витальевич, отец Милы, «сверхъестественных способностей», не пострадает. Некоторые накопления у меня действительно были. Во-первых, я не все заработанные деньги тратил в Омске, во-вторых, у меня оставалась довольно приличная сумма от гонораров за две изданные в Ленинграде книги, к тому же я понемногу готовил ещё одну книгу для издательства, которое меня уже знало и хорошо принимало. Но я не планировал уходить в профессиональную литературную деятельность, потому что не чувствовал достаточной уверенности в том, что состоялся как писатель и что это и есть моя настоящая судьба. Передо мной вставал образ такого большого писателя как Фёдор Абрамов, который, даже будучи признанным автором, преподавательскую работу в университете не бросал и, только утвердившись в своём предназначении писателя, полностью посвятил себя литературному творчеству…

В час дня я уже был в Адлере. В иллюминатор я впервые видел море, и при заходе на посадку с высоты птичьего полёта передо мной открылось побережье с пляжами, усеянными отдыхающими, а потом и сам район, утопающий в зелени южных растений, таких необычных для глаза жителя средней России, а среди них вечнозелёные кипарисы, пальмы и раскидистые великаны платаны, которые, как поведала мне позже Мила, называют «бесстыдницами» за то, что по весне во время бурного роста у них лопается тонкая кора, и платан, скидывая «одежду», обнажает гладкую белую древесину. Вновь построенные пансионаты стеариновыми свечками возвышались над небольшими частными домиками, горохом рассеянными по плоскогорью среди густой зелени деревьев, придавая ландшафту величественный и торжественный вид, и яркое южное солнце подчёркивало их белизну.

Самолёт сел, мы сошли по трапу на землю и оказались на бетонной дорожке среди гор, окутанных дымкой и от того казавшихся синими. Всей грудью я вдохнул воздух, от которого пахло свежестью и морем и почувствовал, как немного закружилась голова. Такое ощущение я испытал в сосновом бору, когда однажды приехал погостить в глухую деревню моей бабушки. Тогда меня поразило, насколько разным может быть воздух, которым мы дышим. Я помню, как в меня словно вливалась сила, и я не мог надышаться этим до звона чистым и целительным сосновым воздухом.

Зная адрес, но не зная города, я взял от аэропорта такси, чтобы не блуждать в поисках улицы, где жила бабушка Милы. Отстояв очередь на стоянке, минут через двадцать я уже ехал по улицам незнакомого южного городка и теперь, представляя скорую встречу с Милой, волновался и чувствовал невольную нервную дрожь в теле…

Глава 18

Сад, который показался мне райским. Пелагея Семёновна, бабушка Милы. Союзница. Встреча с Милой. Вечер в доме Пелагеи Семёновны. Свадьбу сыграем в Орле! Что за место Адлер? Счастливая прогулка вдвоем. Томительное ожидание. Обретение опоры и смысла жизни.

Бабушка Милы жила на улице Гастелло в небольшом домике, который стоял в глубине сада, где росли апельсины, абрикосы, инжир, мандарины, миндаль, где виноград обвивал опоры из деревянных самодельных конструкций, оплетал беседку, стены забора и дома, где живописные клумбы радовали глаз яркими красками цветов, а розовые кусты цвели в четвёртый раз за год. Недалеко от домика стоял аккуратный сарайчик с двумя окнами, приспособленный для отдыхающих диким образом, которых бабушка пускала на постой в летний сезон и брала с них за проживание умеренную плату.

Когда я вошёл в открытую калитку, навстречу мне вышла невысокая, пожилая женщина и поспешно сказала: «У меня всё занято, попроситесь к соседке через дом».

— Вы Пелагея Семёновна? — спросил я, в нетерпении поглядывая на двери дома в ожидании, что из них сейчас выпорхнет Мила.