Моя карма

22
18
20
22
24
26
28
30

— Это не город, — сказала Мила, когда я назвал Адлер городом. — Он и посёлком-то стал всего лет сорок назад, а совсем недавно стал районом Сочи. А в царское время это вообще было место ссылки. Здесь даже жили ссыльные декабристы.

— А почему называется Адлер? — мне нравился этот красивый район, и мне было здесь всё интересно.

— Здесь когда-то находился порт и отсюда переправляли рабов в Турцию, а «порт» с абхазского переводится как «адлер». Но это не точно. Зато точно, что мы целый месяц проработали со школьниками на уборке помидоров в совхозе «Россия», куда нас вывозили на каникулах. А на склонах гор, если подойти поближе, видны огромные чайные плантации, где тоже требуются рабочие руки. В Адлере ведь большая чайная фабрика. Так что ничего не могу сказать насчёт порта, потому что здесь больше занимаются сельским хозяйством, которое, говорят, процветало всегда.

— Я, смотрю, тебе здесь нравится? — ревниво спросил я.

— Не знаю, — сказала Мила. — Наверно, нравится. Нравится бабушкин сад, нравится море… Но именно здесь мне было плохо… После твоего непонятного отъезда, а потом молчания, я не находила себе места. Меня не оставляла постоянная тоска… утром не хотелось вставать и не хотелось никого видеть. Дошло до того, что я стала бояться сама себя.

Мила передёрнула плечами, как от озноба.

— Не хочу вспоминать. В общем, не дай Бог никому испытывать такое… Нет, лучше мы будем приезжать сюда, а жить здесь я больше не хочу.

Я обнял Милу, и она котёнком прижалась ко мне. Чувство жалости и любви охватили меня, а нежность к этому беззащитному существу теплом заполнила сердце. В этот момент я с ещё большей остротой чувствовал себя виноватым перед ней, ненавидел себя и думал о том, что всё сделаю для того, чтобы она была счастлива со мной и что никогда ничем не обижу её, не отпущу и никому не отдам…

Мы порядком устали, и Мила запросилась домой.

— Где ювелирный магазин? — спросил я Милу. Она удивлённо посмотрела на меня.

— На Ленинской. А зачем?

— Надо.

Она больше ничего не сказала, но я видел, что она догадывается, зачем.

Мы доехали автобусом до центральной улицы, которая, как и в нашем городе, называлась Ленинской, и я купил Миле колечко по размеру её безымянного пальчика с небольшим бриллиантиком, но не отдал, оставив в коробочке. Потом мы зашли в универмаг и выбрали шёлковую шаль для Пелагеи Семёновны. После этого, наконец, вернулись домой.

Перед ужином я преподнёс шаль Пелагее Семёновне и понял, что завоевал её расположение на всю оставшуюся жизнь. После этого я надел колечко на палец Милы, сказав, что это наше с ней обручение. Щёки Милы вспыхнули и счастливым блеском заблестели глаза. В восторженном порыве она обняла меня и расцеловала. Пелагея Семёновна одобрительно и благосклонно улыбалась.

На следующий день я улетел…

Дни пошли своим чередом, сменяя друг друга и складываясь в недели. Я погрузился в однообразные рабочие будни: в НИИ до пяти переводил техническую литературу, дома вечером читал и работал над книгой. Я скучал, писал Миле письма, торопил её и считал дни до её приезда. Но Миле пришлось отработать вместо одной ещё и вторую четверть, после чего, наконец, она написала, что всё устроилось, нужно только уладить некоторые формальности. Но наступил канун Нового года, а она всё ещё оставалась в Адлере, я нервничал, не понимал, что её задерживает, и гнал от себя мысль о том, что её оставят работать до последнего дня учебного полугодия, и мы встретим этот Новый год врозь. В отчаянии я за день до Нового года отбил срочную телеграмму, в которой выражал своё беспокойство.

Но всё обошлось и закончилось сюрпризом.

В последний день уходящего года нас отпустили с работы раньше. Я понуро шёл домой, представляя скучную встречу Нового года с матушкой и отчимом, которые ждали меня вместе с Милой, на приезд которой я уже не надеялся. А дома стояла наряженная ёлка. Матушка приготовила праздничный обед и даже испекла Пражский торт, так как я рассчитывал только поздравить их с Константином Петровичем с наступающим Новым годом, а встречать под бой курантов вдвоём с Милой теперь в нашей с ней квартире на Советской.

Но, свернув на свою улицу, я почувствовал непонятное волнение и, ещё не совсем понимая причину, ускорил шаг и почти бежал.