Моя Шамбала

22
18
20
22
24
26
28
30

Мать затолкала бабушку в зал и недовольно выговаривала:

— Ну, хватит, хватит! Как по покойнику, ей богу!

Бабушка скоро успокоилась. Когда, застегивая на ходу гимнастерку, в зал вошел дядя Павел, моя мать опять засуетилась.

— Мам, почисти картошки. Небось голодный? — повернулась она к брату.

— Да нет, я перекусил в буфете с одним приятелем.

Ну, тогда ладно. Я сбегаю за Юрием Тимофеевичем, может пораньше уйдет с работы. Ты хоть Юрия Тимофеевича помнишь?

— Помню, — кивнул дядя Павел.

Мать обернулась скоро. Она достала из хозяйственной сумки бутылку водки с коричневой сургучной головкой, поставила на стол и, весело посмотрев на брата, пошла на кухню помогать бабушке.

Пришел отец. Дядя Павел стоял, опустив руки и растянув губы в застенчивой улыбке. Он не знал, как теперь обращаться к отцу, и от этого чувствовал неловкость. Я помнил, что до войны он звал отца дядей Юрой, слушал с открытым ртом и ходил за ним собачонкой. Конечно, тогда он был пацаном, а теперь сам мужик. Говорят, что на войне за год три идет. Тогда дяде Павлу сейчас, считай, за тридцать.

— Ну, давай обнимемся чтоли, герой! — отец обнял дядю Павла, и они расцеловались.

— Возмужал, посуровел, — отметил отец, разглядывая дядю Павла. — Видно, что пороху понюхал.

— Пороху понюхал! — серьёзно согласился дядя Павел. Глаза его сразу потускнели, ушли в себя, и он стал похож на умудренного жизнью старика.

Отец взял дядю Павла за плечи, усадил на диван и, покрутив в руках бутылку водки, одиноким реквизитом стоявшую на столе, сказал:

— Давайка по маленькой, пока женщины обед сообразят.

Он принес из кухни два граненых стакана и миску с огурцами, налил почуть водки.

— Ну, за то, чтоб больше войны не было.

Они выпили.

— Хороши огурчики, Тимофеич! — неожиданно нашел форму обращения дядя Павел.

— Со своего огорода, — похвастался отец. — Нам нарезали пять соток, здорово выручает. Семья-то: нас трое, да детишки. Не знаю как бы мы без огорода.

— Я как устроюсь, мать с Олькой возьму, — сказал тогда дядя Павел.