Моя Шамбала

22
18
20
22
24
26
28
30

Кто с сочувствием, кто с любопытством, а кто с откровенным удовольствием смотрели на дармовое представление и с нетерпением ждали, чем этот спектакль закончится.

Помог Кате Ольгин сын Толяй, добрый малый из нашего двора. Он поднял Федора и вместе с Катей отвел в дом…

Я поставил ведра на скамейку возле рукомойника и пошел к отцу. Отец открыл глаза. Был он бледен, но выглядел заметно посвежевшим.

— Как ты, пап? — спросил я.

— Спасибо, сынок! Чтобы я без тебя делал?

Он смотрел на меня с такой любовью, что мне стало неловко, и я опустил глаза.

Мать позвала есть. Она хотела принести еду отцу в постель, но он встал и вышел к столу сам. Мать уже успокоилась и теперь наседкой кружилась вокруг отца. Она отдавала ему все лучшее и всю любовь своего нерастраченного сердца, отодвигая всех, в том числе и меня, на второй план. Видно, они с отцом еще не успели налюбиться, и теперь она берегла его и холила, как могла, добывая для него мед, который мешала с коньяком и орехами, делая питательный состав; она отжимала свекольный сок и поила его от давления. Он был для нее и ребенком и мужем. Казалось, «поддержать» отца стало целью ее жизни. Она говорила: «Надо поддержать Юру» и подкладывала ему лучшие куски. Я не обижался, потому что тоже любил и жалел отца.

После ужина отец лег с книгой в свою кровать, а я пошел в темную каморку, где раньше жила бабушка Маруся с Олькой и где теперь спал я, потому что Олька перешла в зал.

Я включил свет и взял томик Брет Гарта, которого мне принес отец. Но читать не получалось. Зашла тетя Нина, и они с матерью стали обсуждать последние уличные новости. Я невольно слушал.

— Шур, ты слышала, Ленка-то прокуророва уехала.

— Да что ты говоришь? — искренне удивилась мать. Она всегда узнавала новости последней и чаще всего от тети Нины. Тетя Нина выдержала паузу, наслаждаясь произведённым эффектом от этой новости, и заговорила, не останавливаясь:

— Укатила к себе в Ленинград и ни с кем не попрощалась. А до учебы еще месяц целый. Кольке-то что? У него этих девок — пруд пруди. А вот Витька, Витька сам не свой ходит. «Я слышала, как мать его уговаривала: «Вить, поел бы что-нибудь, что ж ты все куришь да куришь. Посмотри, на кого стал похож. Да чем же она, змея, тебя так присушила?» Да как заплачет, как заплачет. А Витька дверью — хлоп, и из дома вон».

— Да чем же, правда, она так его взяла? Девка как девка. Ну, конечно, красивая. Но уж не настолько.

И вздохнув почему-то, может, вспомнив молодого отца и себя молодую, сказала:

— Да и то, любовь, она не спрашивает.

— Жалко Витьку, — согласилась тетя Нина. — Такой парень. Все при нем. И добрый, и из себя видный. С войны капитаном пришел.

— Ну, как хочешь, Нин, а все же не пара он ей, — вдруг решительно заговорила мать. — У нее воспитание… и образованная. Вон в институте в Ленинграде учится. А он что? Хоть капитан, хоть не капитан, а как был лапоть, так лаптем и останется.

— Да Ленка за Витькой, как за каменной стеной жила бы. Это пока молодая перебирает. Только перебирать не из чего. Где они, мужики-то? Другая рада хоть за какого инвалида выйти, — с обидой сказала тетя Нина, и мне даже показалось, что в голосе ее задрожали слезы.

— Нет, Нин, когда человека не любишь, никаких золотых гор не надо, — мягко сказала мать. — А Ленка, что ж? Эта одна не останется. А, может, кто в Ленинграде есть!

«Прошлый раз мать за Витьку заступалась, а тетя Нина против была. А теперь все наоборот», — с удивлением отметил я.