Первую часть своего публицистического романа Зайн ал-Абидин закончил в 1887 г. Автор не считал себя писателем-профессионалом, поэтому послал рукопись на отзыв редактору газеты «Хабл ал-Матин» Муайид ал-Исламу Джалал ад-Дину ал-Хусайни. Роман был одобрен и через год напечатан издательством персидской газеты «Ахтар» в Стамбуле. Первое издание разошлось мгновенно, и в 1890 г. издательство «Хабл ал-Матин» в Калькутте выпустило второе издание. Вскоре в Каире появилось еще одно издание «Путешествия Ибрахим-бека».
Первая часть романа произвела на читателей огромное впечатление. Министры, ханы, консулы, муллы, купцы, поэты — все, кто подвергся в нем критике, предали анафеме Зайн ал-Абидина и его сочинение. Роман «Путешествие Ибрахим-бека» был запрещен к продаже, за его чтение в Тегеране было арестовано несколько человек. По-иному реагировали на выход этого произведения прогрессивные люди всего Ближнего Востока. В своих письмах они просили автора продолжить «Путешествие Ибрахим-бека». Один иранец, чтобы ускорить издание второй части, прислал Зайн ал-Абидину двести туманов — сумму, весьма значительную по тому времени.
Вторая часть была издана в Калькутте в 1906 г., третья — там же в 1909 г.
«Путешествие Ибрахим-бека» следует считать первым социальным романом на персидском языке, заложившим основы критического реализма в персидской прозе. Интересную оценку своему труду дал сам Зайн ал-Абидин:
«Я горжусь тем, — писал он, — что был первым писателем, который обнаружил и показал пороки и недостатки нашей страны и приложил все усилия, чтобы исправить их. Я поступил так, как делают европейские писатели, — прямо и открыто сказал о гнете, эксплуатации и невежестве сынов нашей родины.
«Я призвал наш народ к справедливости, подобно муэззину, призывающему к молитве, подобно петуху, возвещающему рассвет. Я рад, что был первым, никому не известным писателем, сумевшим зажечь светильник равенства, свободы и закона на страницах своего произведения».[252]
Зайн ал-Абидин довольно точно оценил значение своей литературной деятельности. Действительно, в персидской художественной литературе читатель еще не встречал столь всесторонней и смелой критики иранского феодализма. Пьесы Малкум-хана затрагивали лишь отдельные отрицательные стороны иранской действительности, к тому же они долгое время не издавались и были известны узкому кругу людей.
Роман был настолько восторженно встречен большинством читателей, что в первое время никто не обратил внимания на некоторые его недостатки в стилистическом отношении. Художественный уровень разных частей произведения неодинаков. Роман написан неровно. Великолепные образцы персидской словесности порой соседствуют в нем с сухим, маловыразительным текстом. К концу романа все чаще встречаются однообразные описания и повторы.
Задачи, которые поставил перед собой Зайн ал-Абидин, приступая к написанию романа, во многом определили его жанр и композицию. «Дневники», «путевые записки», «письма», «переписка» — формы жанра, наиболее удобного для критического описания состояния страны. Им пользовались задолго до Зайн ал-Абидина самые различные писатели, особенно просветители. Известны «Персидские письма» французского просветителя Монтескье, «Сентиментальное путешествие» английского писателя XVIII в. Л. Стерна, «Путешествие из Петербурга в Москву» Радищева. Этот жанр был хорошо разработан и на персидском языке. Прекрасным образцом дневника путешествия является «Сафар-наме» персидско-таджикского писателя XI в. Насир-и Хусрау. В Иране, как и на всем Ближнем Востоке, пользовалось широкой известностью философское произведение М. Ф. Ахундова «Три письма индийского принца Камал ад-Дауле к персидскому принцу Джалал ад-Дауле и ответ сего последнего». Многочисленные рукописные копии этого произведения переходили из рук в руки. Появились даже подражания философскому трактату Ахундова, к которым прежде всего следует отнести «Сад Хитабе» («Сто обращений») Ага-хана Кермани. Влияние «Писем Камал ад-Дауле» несомненно сказалось и на «Путешествии Ибрахим-бека», о чем свидетельствует не только одинаково критический подход их авторов к действительности, совпадение многих фактов и бытовых деталей, но и сходство художественных приемов. В обоих произведениях главным героем является молодой иранец, выросший за пределами родины, впервые ступивший на землю своих предков. И у Ахундова, и у Зайн-Абидина этот молодой образованный патриот, остро реагирующий на все, что он впервые видит в родной стране, служит рупором, через который автор высказывает свое резко отрицательное отношение к существующим в Иране порядкам.
Ибрахим-бек начинает знакомиться с родиной и с первых же шагов попадает в страну развала, нищеты, запустения. Чтобы еще контрастнее показать разруху Ирана, автор напоминает читателю о былом могуществе его древней земли: «... Иран, некогда цветущий сад всего мира, ныне стал опустошен, а жителей его, в прежние времена самый почитаемый народ на земле, мы видим сегодня столь презренными и жалкими!» (стр. 98).
Зайн ал-Абидин не упускает из вида ни одной бытовой детали. Его герой посещает иранские бани, грязные, со зловонной водой, распространяющие заразные болезни; сталкивается с невежественными знахарями и цирюльниками, заменяющими врачей и хирургов; попадает в государственные учреждения, где отсутствует элементарный порядок и всеми делами вершит всемогущая взятка. Простодушный Ибрахим-бек приходит в ужас, когда узнает, что в Иране паспорта выдаются только ради денежных сборов и никто не придает никакого значения тому, что в них пишется.
Как истинный и убежденный просветитель, Зайн ал-Абидин недостатки и пороки современного ему иранского общества объясняет невниманием правительства к просвещению: «... все унижения и бедствия народов Востока, — пишет он, — из-за неграмотности и темноты» (стр. 101). Иран конца XIX в. предстает перед читателем как страна поголовного невежества, где все население, начиная от крестьян и кончая министрами, неграмотно.
Автор ведет своего героя в школу, где детей обучают грамоте по «Гулистану» Саади, газелям Хафиза и священному Корану. Ибрахим-бек не в силах сдержать себя: «На пользу ли детям, — восклицает он, — такое чтение, где на каждом шагу говорится о вине, страсти, влюбленных и о кокетстве?» (стр. 49). Взволнованный, он доказывает учителю, что детям необходимо изучать математику, географию и другие естественные науки. Но его ожидает еще большее разочарование: неграмотный ахунд не может ответить на самые простые вопросы: не знает, где находится Африка, не умеет написать четырехзначное число. С предельным сарказмом автор заключает, что в Иране можно за деньги купить любую должность, любой чин и звание, кроме, правда, должности телеграфиста, поскольку для того, чтобы занять ее, все же требуются технические знания, которых у иранцев нет.
Очень важно, что автор критикует не только последствия феодальных порядков, но и некоторые основы существующего строя: неограниченное господство шаха и феодалов, связанную с абсолютизмом систему произвола и беззакония.
С особой остротой беззаконие сказывалось на положении иранских эмигрантов, подвергавшихся бесконечным унижениям и штрафам со стороны иранских консулов. Зайн ал-Абидин, который некоторое время сам был консулом и большую часть жизни провел в эмиграции, лучше кого бы то ни было знал положение иранских беженцев. Поэтому все тяготы их горького существования на чужбине он сумел описать с наибольшей силой и выразительностью. О причинах массового переселения простых людей из Ирана автор говорит устами одного из иранских рабочих: «Что остается делать этим несчастным, если в Иране нет для них ни работы, ни защиты? Многие покидают родину из-за притеснения правителей, жестокостей беглербеков, губернаторов и сельских старост» (стр. 28). Зайн ал-Абидин показывает, однако, что надежды, связываемые с переселением, не сбываются. Подавляющее большинство эмигрантов обрекается на нищету и самый тяжелый труд (портовых грузчиков или чернорабочих на железных дорогах). Спасаясь от притеснений губернаторов и деревенских старост, они в чужих краях попадают в лапы не менее жадных иранских консулов, которые становятся полными и бесконтрольными хозяевами их жизни и имущества.
Зайн ал-Абидин не останавливается перед критикой самого шаха. «А падишах? То он в летней своей резиденции, то он на охоте, а когда изволит пожаловать в город, неделями не выходит из гарема. Тем временем бездарные и равнодушные к интересам страны министры, способные лишь к лести и пресмыкательству, вершат в тиши кабинетов свои делишки» (стр. 88). Писатель обличает бессмысленные поездки шаха в Европу, которые тяжелым бременем ложатся на плечи иранского народа. «Если бы наши правители во время своих путешествий по Европе не проматывали напропалую государственные деньги, то казна нашего государства была бы теперь полна и страна преуспевала. И не было бы нужды притеснять и грабить народ ради изыскания необходимых государству средств» (стр. 214).
Привлекая богатый фактический материал, автор обличает министров-предателей, чиновников-казнокрадов, губернаторов-самодуров. Может ли быть порядок в стране, если среди министров и губернаторов «главным достоинством считается умение силой и неправдой грабить одних, чтобы с лестью и подлостью ублажать других»? (стр. 191).
Особенный гнев автора вызывают те действия правителей, которыми облегчается и ускоряется экономическое порабощение страны более могущественными капиталистическими государствами. Зайн ал-Абидин разоблачает кабальный характер иностранных займов, раскрывая читателю тайны исчезновения миллионов русских рублей и сотен тысяч английских фунтов стерлингов. Во второй части романа есть такой эпизод. Новый министр, объявив все иностранные займы позором для Ирана, отказывается от займа, предложенного Англией. В тот же день придворные, которые жили на английские фунты, стали твердить шаху о «вредной» деятельности нового министра. Для достоверности они привлекли даже мулл и улемов, чтобы те поклялись на Коране. В это время англичане под предлогом получения причитавшихся им долгов по займам высадились в Бушире, и новый заем вопреки интересам народа был навязан правительству. Автор хорошо показывает, куда идут средства, полученные взаймы у европейских государств. «Этот заем был взят для определенных целей, но ни одна из них не была осуществлена. Сначала хотели построить Ахвазскую плотину — забыли. Потом хотели учредить государственный банк — перенесли на будущее. Хотели произвести реформу армии — запамятовали. Думали навести порядок в стране — совсем из головы вылетело. А министр и его тайные друзья разделили деньги между собой, и о займе каждый говорит по-своему».[253]
Зайн ал-Абидин не щадит и купцов, деятельность которых не только не направляется интересами развития отечественной торговли, а наоборот, способствует разграблению страны иностранцами. Он называет таких купцов «подручными европейцев и врагами родины»: они продают за бесценок народное добро, а взамен сбывают своим несведущим соотечественникам негодные и фальшивые европейские товары и тем самым позволяют иностранцам набивать свои карманы иранским золотом.
С большой теплотой отзывается Зайн ал-Абидин о крестьянах, повстречавшихся Ибрахим-беку по дороге из Казвина в Ардебиль. Эти простые люди восхищают его гостеприимством и чистосердечностью. И глубокая печаль овладевает автором при знакомстве с их нищенским положением и вечно голодной жизнью. «Эти бедняги вынуждены круглый день работать, а потом бегать от лавки к лавке в поисках пропитания, чтобы вечером, раздобыв хотя бы полмана хлеба, накормить семью. Даже в самые урожайные и плодородные годы им с трудом достается и этот скудный хлеб» (стр. 186).
ebooksa