И, сложив руки, он с печальным видом принялся разглядывать каменный пол.
— Ну, дальше, Себальт, — нетерпеливо проговорил Спервер.
— Да, правда… Ну так вот: я узнал след и пошел по нему. Я надеялся застать старуху дома, но увидите, какой путь она заставила меня проделать. Я взлез на откос тропинки на расстоянии двух выстрелов от Нидека; спустился с него, идя все время по следу направо, вдоль долины Рее. Вдруг след перескакивает через ров в лес. Отлично; я все же иду по следу, но, взглянув случайно несколько влево, замечаю другой след, идущий по следу старухи. Я останавливаюсь…
Кто это? Спервер или Каспер Трумпф?.. Или кто-нибудь другой? Я приближаюсь — и представьте себе мое удивление. То не был след кого либо из местных жителей! Я знаю ноги всех в Шварцвальде, начиная от Фрейбурга, до Нидека. Эта нога не походила на наши. Сапог — так как это был сапог — тонкий и изящный, со шпорами, оставлявшими за собой тонкую бороздку — вместо того, чтобы быть круглым в конце, имел квадратную форму; подошва, тонкая и без гвоздей, сгибалась при каждом шаге. Походка, быстрая и решительная, могла принадлежать только человеку от двадцати до двадцати пяти лет. Я сразу заметил отпечатки швов голенища на снегу; никогда я не видел такой хорошей работы.
— Кто бы это мог быть?
Себальт пожал плечами, развел руками и замолчал.
— Кому могло быть нужно идти за старухой? — обратился я к Сперверу.
— Эх, только дьявол мог бы ответить на этот вопрос, — сказал он с отчаянием.
Несколько минут мы сидели, погруженные в раздумье.
— Я снова пошел по следу, — заговорил наконец Себальт. — Он поднялся с другой стороны на отлогости елового леса, потом обогнул Рош-Фандю. Я говорил про себя: «Старая чума, если бы было много дичи твоего сорта, ремесло охотника было бы невыносимым; лучше бы работать, как негру». Мы — оба следа и я — добираемся до вершины Шнееберга. Тут дул ветер, снег доходил мне до бедер; все равно, нужно было переходить. Я дохожу до берегов Штейнбахского потока. Нет более следа старухи! Я останавливаюсь и вижу, что сапоги неизвестного господина, потоптавшись направо и налево, кончили тем, что пошли по направлению к Тифенбаху; дурной знак! Я смотрю на другую сторону потока — ничего! Старая негодяйка поднялась или спустилась по реке, пройдя по воде, чтобы не оставить следа. Куда идти? Направо или налево? В нерешительности я вернулся в Нидек.
— Ты забыл рассказать о ее завтраке, — сказал Спервер.
— Ах, правда, сударь. Я видел, что она разводила огонь у подножия Рош-Фандю… Кругом все место черное. Я положил руку, думая, что зола еще теплая; тогда было бы ясно, что колдунья недалеко ушла; но зола была холодна, как лед. Вблизи я заметил на кустике протянутые силки…
— Силки?..
— Да, видно, колдунья умеет ставить западни… Туда попал заяц; место, где он лежал во всю длину, еще отпечатывалось на снегу. Колдунья разводила огонь, чтобы изжарить его; она хорошо угостилась.
— И подумать только, — крикнул Спервер, в бешенстве ударяя кулаком по столу, — что эта старая злодейка ест мясо, тогда как в нашей деревне многие честные люди питаются картофелем! Вот что возмущает меня, Фриц! Ах, если б она только попалась мне!
Но он не успел выразить своей мысли; он побледнел, и все мы трое замерли, смотря друг на друга с открытыми ртами.
Крик — жалобный крик волка в холодные зимние дни… крик, который нужно слышать, чтобы понять все то скорбное и зловещее, что содержит в себе жалоба животного — такой крик раздался вблизи нас! Он подымался спиралью по нашей лестнице, как будто животное было на пороге башни.
Часто говорят о рычании льва, раздающемся по вечерам в громадной пустыне; но если знойная, обожженная солнцем, каменистая Африка имеет свой голос, раздающийся как отдаленный грохот грома, то и в обширных снежных равнинах севера есть также свой странный голос, подходящий к грустной зимней картине, где все дремлет, ни один лист не шепчет; голос этот — вой волка.
Лишь только раздался этот жалобный крик, на него ответил грозный голос шестидесяти собак в Нидеке. Вся свора разразилась сразу: грубый лай ищеек, быстрое тявканье шпицев, визг болонок, меланхолический, плачевный голос такс — все это сливалось с звоном цепей, со стуком потрясаемых от ярости конур… и над всем этим беспрерывный, однообразный вой волка: то был адский концерт.
Спервер соскочил с места, выбежал на площадку и устремил взгляд на подножие башни.
ebooksa