Предложи теперь Каютину такой вопрос человек одного с ним круга и образования, он взбесился бы и был бы прав. Но он считал своим долгом обращаться как можно деликатнее с простолюдинами, которых душевно начал любить, прожив уже несколько месяцев почти исключительно с ними и с каждым днем больше узнавая их. Притом в голосе Антипа было столько простоты и искренности, что участие его не только не оскорбило, но даже тронуло Каютина. Тоска вдруг сильнее подступила к его сердцу, и он отвечал чуть не со слезами:
— Сам смекаешь, чай, как бывает у человека на душе после такой напасти.
— Как не смекать! — сказал задумчиво Антип. — Не первый десяток живу. Хоронил я сродников, дорогих людей хоронил… да хоронил и богатство свое: своими глазами видел, как ко дну идет, а помочь не мог! Только, знаешь что, барин, послушай моего совету: свистни и рукой махни, не убивайся! Дело торговое: зацепил — поволок, сорвалось — не спрашивай! Закидывай снова. Ты вот не купец, а в торговлю, видно, охотой пошел.
— Охотой! — отвечал Каютин с горькой усмешкой.
— Ну, вот видишь, охотой, — сказал Антип, не заметив иронии, — а пословица говорит: охота пуще неволи, терпи — слюбится! Коли охота есть да здоровье бог даст, наживешь денег; не все барки будет колотить; помаленьку, глядишь, лет через пятнадцать и капитал соберется…
— Через пятнадцать лет? — воскликнул Каютин. — Нет, спасибо! через пятнадцать лет мне твоих денег и даром не надо!
— Что так? — сказал Антип с усмешкой. — Деньги всегда нужны. А давно ты торгуешь?
— Вот уж год скоро.
— Ха, ха, ха! ха, ха, ха!
Антип просто хохотал; но смех его так был добродушен и ласков, что не было возможности рассердиться.
— Извини, барин! — наконец сказал он, удерживаясь. — А смеюсь я не в обиду тебе, а потому, что, вишь ты, уж не впервой слушать мне такие речи: вся ваша братья, сколько ни встречал по торговле, на одну стать: коли уж пошел торговать, так ему чтобы сразу горы золотые были, а нет, так и на попятный двор! А того не подумает, что деньга сама барыня спесивая: не разбирает, какого ты роду, а кого полюбит, к тому и идет; а любит она тех, кто умеет с ней обращаться: вишь ты, уходу большего требует, скоро в руки не дается. Ты походи за ней, похлопочи, в дугу согнись, в щепку высохни, поседей до поры. А то думает сразу взять!
— Так, — уныло сказал Каютин, почувствовав глубокую справедливость его слов.
— Ведь и ты, чай, уж баста теперь. Довольно-де: поторговал! Да, шути тут! так торгуют! В Петербург, что ли, теперь поедешь?
— В Петербург?! — воскликнул Каютин, вскочив и переменившись в лице. — В Петербург?! ни за что! Скорее в Сибирь!
Антип посмеялся.
— Ну, барин, — сказал он, — видно, горе у тебя не одно, А что ты так говоришь про Сибирь? Ведь говорят только: Сибирь, Сибирь! а сторона богатая, привольная.
— А ты разве бывал там?
— Бывал ли я? Да ты лучше спроси, где я не бывал? Недаром меня нырком прозвали. Много сухим путем исходил, много морей переплыл, был и там, куда человек, почитай, не заходит, был и там, куда ворон костей не заносит. Хорошая сторона Сибирь! Вот коли хочешь скоро денег нажить, поезжай туда. Да и то нет! Как посчастливится… А ты же скор крепко: так, пожалуй, и даром съездишь. Приманка, вишь, там велика, — всякий туда: золота, мол, накопаю! Так кому еще удастся. А вот я знаю, так знаю сторонку, где можно денег добыть… и скоро. Да нечего уж и говорить!
Антип махнул рукой. Каютину показалось, что лицо его омрачилось.
— Чудной ты человек, — сказал он, — знаешь, где раки зимуют, а не ловишь.