Чудовище во мне

– О да, в инвестициях вам и правда нет равных, – ловко подхватывает Синди. – Пола, наверное, тоже в некотором смысле можно считать вашей инвестицией. Сколько ему было, когда вы поняли, что пора подписывать хитроумный договор полной опеки: когда он начал делать первые успехи в музыке или, может быть, вы разглядели его гений еще в том растерянном и замкнутом мальчике, каким увидели его впервые?

От неожиданности я перестаю жевать свой попкорн. Убираю в сторону телефон, делаю звук телевизора громче, но тишина, повисшая в студии, кажется осязаемой. Даже я, сидя в своей «картонной» квартире, чувствую на себе ее гнетущую тяжесть. К такой подаче Коллин Моррис оказался не готов. Я вижу, как рушится его фасад, он больше не улыбается и не заигрывает с публикой. Продолжая хранить молчание и избегая зрительного контакта с Синди, он меняет позу в кресле, и теперь обе его ноги твердо стоят на полу.

– Знаете, я столько раз отвечал на этот вопрос и журналистам, и детективу, который занимается расследованием этого несчастного случая, но, похоже, меня никто не слышит. Вам нужен злодей, ведь Пол всем видится исключительно святым, – наконец, нарушает молчание Коллин Моррис, поднимая голову и с вызовом смотря прямо в камеру. – Всем и всегда нужен злодей. Но вы не там ищите.

– Злодей в этой истории как раз понятен – это пес по кличке Рокки. Но мне бы хотелось узнать, какую роль в этой истории вы отводите себе?

– Можно я буду просто скорбящим отцом?

Воздух в студии буквально звенит от напряжения, еще немного, и рванет. Этот гейм изрядно потрепал Коллина Морриса. Еще одну острую подачу он просто не выдержит. Но Синди знает это, а потому сбавляет темп. Делает шаг назад и начинает новый гейм с плоской, удобной подачи. Я снова начинаю хрустеть попкорном.

– Конечно, хотя знаете, не сочтите за грубость, но в одной вашей научной статье… там речь шла, кажется, о мимических деформациях лица, вы говорили о том, что скорбь и уныние уничтожают естественные линии лица, делая его похожим на марионетку… Вы же, несмотря на все тяготы и печали, в прекрасной форме. Может быть, вы нам что-то не договариваете? Может быть, есть какие-то секреты красоты, минуя хирургию?

– Исходя из своего опыта, – выдержав значительную паузу, наконец, отвечает Коллин Моррис, – могу вам с уверенностью сказать, что красиво стареть не получится. Все это миф. Я не знаю ни одного человека, которого бы украшали серые безжизненные волосы, лицо в морщинистой сетке, с обвисшим контуром, дряблое тело. Пластическая хирургия – это самый короткий и надежный путь к лучшей версии себя.

– А как быть с вашей супругой? Я слышала, она выбрала для себя путь естественного старения и до сих пор ни разу не легла под нож хирурга. Она прекрасно выглядит, и все же она явно проповедует не вашу религию!

– Это ее выбор, и я его уважаю. Но, я повторяю, если женщина хочет в пятьдесят выглядеть молодой и подтянутой, думать об этом нужно уже в тридцать – тридцать пять. И не просто крем и скраб на кожу наносить, а ходить на косметические процедуры и даже ложиться под нож пластического хирурга. Я, конечно, и в пятьдесят лет смогу продлить молодость, но результат будет уже не тот.

Последние вопросы заметно успокоили Коллина Морриса, вернув ему уверенность в себе и некое спокойствие. Он снова откидывается на спинку стула и кокетливо улыбается зрителям в зале. Он уверен, что снова ведет в этой партии и сможет отразить любую атаку противника. Сейчас самое время нанести решающий удар, и Синди не упускает такой возможности.

Подача на вылет – и каждый сам делает свои выводы.

– Однако, несмотря на твердость убеждений и волевой характер, вы чуткий муж, и, я убеждена, не менее внимательный и любящий отец. Это достойно аплодисментов, – говорит Синди, словно подбрасывая мяч, и ее слова тонут в овациях. Подняв ладонь вверх, она мастерски восстанавливает в зале тишину. – Знаете, когда я была маленькой, меня, как и вас, сильно напугала соседская собака. Я очень долго переживала и никак не могла справиться со своим испугом, ставшим для меня настоящей психологической травмой.

Синди делает паузу, конвульсивно сглатывая, точно в эту самую минуту вновь переживает страх, обрушившийся на нее в детстве. Выглядит довольно убедительно, еще немного, и даже я, наверное, испытаю соблазн поверить в ее искренность.

– Сегодня вы рассказали много интересного не только о себе, но и о своей профессии и даже поделились какими-то профессиональными секретами, которые, я уверена, окажутся полезными нашим зрителям и телезрителям. Мне тоже хочется сделать что-то по-настоящему полезное, можно даже сказать, терапевтическое для вас.

Коллин Моррис с интересом смотрит на Синди, но затянувшаяся пауза заставляет его напряженно крутить головой в поисках какого-то неожиданного сюрприза или же очередного подвоха. Он заметно нервничает.

– Побороть свой страх я смогла, только будучи подростком, когда пересилила себя, когда отважно протянула руку своему врагу. Для вас образ собаки травматичен сразу по двум причинам: детский страх и трагическая смерть приемного сына. Но давайте все-таки попробуем сделать первый шаг на пути к исцелению.

Под бурные аплодисменты зала какой-то мужчина выводит в студию собаку – пятнистого американского питбультерьера. Это была моя смелая идея, которая по ряду причин казалась мне невыполнимой. И все же это происходит. Миска с остатками попкорна валится на пол, я забываю о ней, когда падаю на колени перед телевизором в нетерпеливом ожидании.

– Этому парню всего пять месяцев, но мы для всеобщей безопасности все же надели на него намордник, так что вам ничего не угрожает. Кстати, его зовут Бруклин, разве он не очаровашка? – слышу я восторженные интонации Синди, в то время как в кадре появляется Коллин Моррис. Его показывают крупным планом: голова вжата в плечи так, словно у него и вовсе нет шеи, руки медленно сжимаются в кулаки, будто ему предстоит смертельная схватка, но главный и безошибочный слепок его внутреннего состояния я считываю по глазам. Он не просто напуган, он в ужасе.

– Не нужно этого делать! – просит он, выставляя перед собой руку.