Лицо Ольги исказилось, она бросилась вперед. Но не успела. Даурский сделал короткое движение руками, раздался хруст шейных позвонков, и Семен Андреевич повалился на пол.
– Сволочь! – в ярости вскрикнула Ольга.
Она сделала движение, будто собиралась ударить мертвое тело ногой. Но сдержалась.
– Вот гад! – В ее голосе бешенство медленно уступало место восхищению.
Может быть, в рукопашной схватке Даурский сейчас и проиграл бы Механику. Но владение собственным телом у него было доведено до совершенства. Сломать руками шею самому себе – это высший пилотаж. Ведь позвоночник берегут очень сильные мышцы. И они готовы к такому рывку – мозг знает об угрозе. Расслабить мышцы и отключить инстинкт самосохранения – на это способны единицы людей во всем мире.
– Чертов старик, – покачала головой Ольга. – Придется снова искать твоего выкормыша. А я думала, что он мне больше не нужен.
41.
Профессор Романов, или Михал Михалыч, как представил его Даурский, обитал в крайнем к лесу домишке в глухой деревушке в ста километрах от Москвы. Добрался сюда Макаров уже к ночи. Его всю дорогу не покидало какое-то безотчетно тоскливое настроение. А уже на околице он и вовсе остановил машину и минут десять сидел, тупо таращась в темное лобовое стекло. Откуда взялась эта тревога? Он не знал. Даурский – крепкий, хотя и пожилой, мужик. Такая рана его не убьет. Но на душе все равно скребли кошки. Макаров встряхнул головой, отгоняя морок, и двинулся к нужному дому.
Старик встретил его не просто неприветливо. Он направил на незваного гостя двустволку и послал по известному всей России адресу. И только имя Семена Андреевича открыло Макарову ворота.
Романов оказался высоким костлявым дедом с гладко выбритой головой. Выцветшие от времени голубые глаза смотрели настороженно, но в них скрывался цепкий ум. Никакого дребезжания в голосе, трясущихся пальцев и вялости в мыслях. Да, он был стар, но дать ему его девяносто два года не получалось. Максимум, лет семьдесят пять.
Проворчав что-то про бестолковых юнцов, не уважающих старость и понаехавших из Москвы дачников, только портящих собой все, к чему прикасаются, дед провел гостя в избу. Там молча, не спрашивая пожеланий Макарова, хлопнул на стол чугунок с вареной картошкой, соль, зеленый лук, плошку с малосольными огурцами, блюдо с мелко покрошенной холодной говядиной, краюху черного хлеба и бутылку водки.
Виктор начал было отказываться, но старик так на него глянул, что пришлось заткнуться.
– Без водки говорить не буду, – отрезал Романов. – Я ж пьяница, но у меня принцип – я в одиночку не пью. А гостей у меня не бывает. Кому я тут нужен, старый хрен. Бабка моя померла уже лет пятнадцать как. А характер у меня гадский, ядовитый. Так что деревенские ко мне тоже не ходоки. А пришел бы кто – так я б его ружьем. На кой пес мне эти ханыги? Так и пью – раз в год.
Макаров подивился романовской логике, но возражать не стал.
Выпив стограммовый стакан, дед зачерпнул щепоть говядины и высыпал в рот.
– Зубьёв ужо не осталось, – пожаловался он. – Деснами перетираю. Спрашивай, чего хотел. Раз Сёма прислал, хитрить не буду. Только мне и хитрить-то нечего. Я уж лет двадцать как не у дел. Так что новостей от меня не дождешься. У меня даже телевизора вашего поганого нет.
Виктор не стал уличать деда в неискренности, хотя в сенях под потолком еще при входе заметил синенький огонек вай-фай роутера. Так что телевизора у отшельника, может, и не было, но связь с Большой землей он посредством интернета поддерживал.
– Мне нужно знать про интернат и проект ЗД, который еще называли «Злые дети».
Романов надолго задумался. Выпил еще стакан, не предложив Макарову. Закурил «Приму».
– Что ты знаешь о педологии? – наконец поинтересовался он.