Злые дети,

– Ничего, – признался Виктор. – Сегодня я впервые услышал это слово. И, честно говоря, думал, что Семен Андреевич просто оговорился.

– Старый никогда не оговаривается. – Романов снова надолго замолчал. – Смешные вы люди, молодые, – покачал он головой. – Я этим почитай семьдесят лет занимаюсь, книги толстые читаю без картинок, а вам возьми и расскажи все за пять минут. Ладно, слушай. Опишу на пальцах. Чем занимается педагогика?

– Обучением детей.

– Не только обучением. Еще воспитанием. Но, в любом случае, это наука о процессе и методах достижения требуемого результата. Но педагогика фактически не изучает предмет приложения сил. Самого ребенка. То есть, конечно, делает вид, что изучает. Но в этом изучении нет ни намека на действительную глубину.

Удивительно, но даже голос профессора Романова изменился. В нем исчезли сварливые нотки старого брюзги. Разве что проскальзывала легкая покровительственность интонаций, будто перед ним сидел студент-двоечник. Впрочем, так ведь оно и было по сути. Ему требовалось описать сложнейшие вещи примитивным языком, как для подростка, чтобы он понял хоть что-то. При этом исчезла и нарочитая манера речи деревенского старика. Он говорил четко, лаконично.

– Педология же – это совсем другое. Название этой науки говорит само за себя. Педо-логос. Наука о детях. Педология изучает, так сказать, устройство предмета. А поскольку человек – предмет сложный, а дети еще и незаконченный, то для его изучения требуется приложение самых разных наук. Ребенок, он же не монолитный. Он – система. И его нельзя изучать по частям. Только в комплексе. Вот на пересечении наук применительно к детям педология и находится.

– Каких наук?

– На заре появления новой науки первых педологов готовили по многим дисциплинам. Они получали знания по, естественно, педагогике, психологии, физиологии, антропологии, детской психиатрии, невропатологии, социологии.

– И все это они должны были знать в совершенстве? – недоверчиво спросил Макаров. Он окончательно пришел в себя, вернул свое «Я» к штурвалу. «Витя» голоса не подавал. Видимо, происходящее его не тревожило. А вот «Виктор» явно затаился, и Макаров с некоторым страхом ожидал, когда он решит вернуться. Противостоять ему становилось все труднее.

– Вы верно понимаете проблему, молодой человек, – согласился Романов. – Можно знать кое-что по многим предметам. Можно в совершенстве изучить один предмет. Но нельзя изучить в совершенстве многое. Во всяком случае, на это неспособен нормальный человек. Но не будем забегать вперед.

– Я весь – внимание.

– Педология начала развиваться на Западе во второй половине девятнадцатого века как комплексная система изучения проблем детства со всеми характерными для этого возраста нюансами. Ведь очень важно не только выяснить, как заставить ребенка что-то делать, но и понять, почему тот или иной метод работает, а другие работают не всегда или не работают вовсе, хотя прекрасно работают со взрослыми. Но западная наука была ограничена некими морально-этическими рамками и западными же традициями. И тогда знамя подняла Россия.

– После октябрьского переворота, – догадался Макаров.

– Я человек старый и предпочитаю термин Великая Октябрьская революция, – поправил Романов. – Это было странное время. Я родился незадолго до войны и не могу быть свидетелем событий. Но я хорошо помню те ветры, что гуляли над страной и определяли наш облик. Мораль не была уничтожена, но она претерпела огромные изменения. То, что делалось «для народа», «для Родины», «для будущего», несло на себе печать святости и получало индульгенцию на обвинения в аморальности.

– Аморальности? – переспросил Макаров.

– Советская педология, зародившись в двадцатых, за десяток лет совершила такой гигантский рывок вперед, какого западные педологи не смогли бы совершить никогда.

– Почему?

– Потому что у нас, во-первых, имелась школа Сеченова по изучению функций человеческого мозга.

– А во-вторых?

– А во-вторых, новая мораль, отрицающая буржуазные ценности и стремящаяся к созданию нового человека, человека будущего. Согласитесь, молодой человек, цель весьма благородная.