Гонщик

— Нехорошо врать, Золотой. Грехов на тебе и без того как блох на собаке. Просто случись что, полиция всю слободку перетряхнет, они и без того на ушах стоят из-за недавнего убийства. А деньги тебе срочно нужны. Двадцать процентов.

Торговались мы упорно и сошлись, в конце концов, на десяти процентах. Золотой, хоть и ругался, и грозился, остался доволен — уступил меньше, чем собирался. Я тоже был доволен: на ровном месте деньги привалили. И, надо думать, неплохие. Вечером, потемну, Золотой со Шнуром должны были прийти ко мне вдвоем. Я их встречу, они достанут тайник, отсчитают мне долю — я заранее согласен на ассигнации, и уйдут. Вся операция должна занять не больше часа.

— Бывай, Владимир Антонович, — сказал напоследок Золотой. — Жди к вечеру.

Местные воры ушли. Но едва я закрыл за ними калитку и сделал пару шагов в сторону дома, как с улицы донеслось фырчание паровика и кряканье клаксона. На этот раз точно: работа приехала. Завтрак? Потом. Ближе к обеду.

Я разбирал медицинский фургон, добираясь до двигателя, а из головы не шел утренний визит. Не то, чтобы я сильно испугался, но людей этих следовало опасаться. Вечером снова придется столкнуться с ними лицом к лицу. Случись что, врукопашную не отбиться. А интересно: откуда у Шнура такое прозвище? Золотой — понятно. Бугай — тоже. А вот Шнур… Если моя догадка верна, имеет смысл подстраховаться.

Неисправность у паровика была пустяковая: прокладка вышла из строя. Деталь копеешная, но вот чтобы ее заменить, нужно полмобиля разобрать. Вот и повод скататься в город появился: купить запчасти. Заодно и еще одно дельце провернуть. Я переоделся в гоночное, оседлал железного коня и отправился за покупками.

После вчерашнего забега по лавкам денег у меня оставалось десять рублей с мелочью, кошачьи слезы. Мелочь как раз и ушла на новую прокладку. А еще через четверть часа я остановил мотоцикл у оружейной лавки.

В витринах и на стенах были разложены и развешаны ружья, винтовки, карабины, пистолеты и револьверы. Пока хозяин лавки разбирался с ранее пришедшим клиентом, я решил поглядеть товар. Ассортимент был такой, что у меня глаза разбежались. В музеях, пожалуй, и то меньше подобных стрелялок. Цены на оружие тоже были немаленькие. Револьвер Нагана, с которым побеждала преступность советская милиция, стоил аж двадцать пять рублей. А широко известный своим названием пистолет «Парабеллум» и вовсе сорок три целковых. Патроны к ним тоже стоили немало. Были и модельки попроще, но доверия не внушали. Да и цены на них начинались от двенадцати рублей.

Я уже было впал в отчаянье, но тут мне на глаза попал небольшой короткоствольный револьвер, не особо красивый с виду. На табличке под ним значилось: «Револьвер «Бульдог» бельгийского производства центрального боя». Стоила такая машинка тридцать восьмого калибра — того самого, которым пользуются все американские полицейские — всего пять с половиной рублей. Еще в два рубля обходилась коробка патронов к нему, полсотни штук. Ко всему этому мне в виде бонуса достался флакон ружейного масла и книжечка по уходу за оружием. Вот оно, то самое, что мне нужно! Оружие и компактное, и убойное, и недорогое. И, что немаловажно, простое в использовании. Думаю, с помощью инструкции разберусь.

До вечера я успел собрать фургон. Попутно подтянул то, что разболталось, смазал то, что требовало смазки, зачистил заржавленное — в общем, слегка привел мобиль в порядок. И, вдобавок ко всему прочему, отрегулировал циркуляцию воды в моторе. После сборки котел исправно выдавал пар, в цилиндрах плавно ходили поршни, а сам мобиль послушно сделал пару кругов вокруг сарая. Можно было отгонять его в больницу и ждать следующего. До визита Золотого оставался примерно час, и я даже успевал поужинать.

Скамья скрипнула, принимая мой вес. Неудивительно: колотил наспех, из того, что нашлось под рукой, зато теперь можно есть сидя. Тут же Дашка поставила передо мною миску каши с маслом и положила рядом ложку. На отдельное блюдо легли ломти мягкого, ноздреватого хлеба. И каша, и хлеб пахли так аппетитно, что рот мгновенно наполнился слюной.

— Не бережете вы себя, барин, — выдала девчонка, усаживаясь на лавку напротив. — Целый день, почитай, крошки хлеба не съели.

— Работа у меня такая, — ответил я, прожевавшись. — Я ведь сразу об этом говорил.

И вновь принялся за кашу. А Дашка сидела, подперев щеку кулачком и смотрела, как я ем. Откуда она это взяла? Ведь совсем малявка. Помнится, мать тоже, бывало, вот так же сидела и смотрела на нас с отцом.

Я поспешил прогнать грустные воспоминания.

— А где Мария? — спросил я малолетнюю кухарку. — Не заболела ли?

— Не, все с ней в порядке. Но вам боится на глаза показаться. Стыдно ей за вчерашнее. И переживает: вдруг вы ругаться приметесь?

Тем временем, я доел кашу, вычистил хлебом миску, а Дашка притащила чайник, заварку и плошку с сахаром.

— Скажи сестренке, что впустую боится, ругать не буду. А что стыдно — так мне вчера тоже неловко было. Но теперь-то переживать поздно, что сделано — то сделано. Я на нее не сержусь, пусть спускается. Не просидит же она до старости наверху.

Наевшись и напившись, я отсел к окну, зажег оставшийся от вчерашних бдений огарок свечи, раскрыл коробку с револьвером и развернул промасленную бумагу, в которую он был завернут. В неровном свете свечи вороненный металл оружия загадочно поблескивал. Как было написано в инструкции, я тщательно очистил револьвер от смазки, откинул справа щечку и, проворачивая рукой барабан, один за другим вставил в гнезда шесть тупоносых патронов в желтых латунных гильзах. Вернул щечку на место и примерился. Рукоять была маловата, но достаточно удобна. Ну вот и хорошо. Коробку — в печь, патроны — в чулан подальше, а револьвер — в карман. Тут как раз и Золотой со Шнуром подвалили. Я успел только наказать Дашке: