— В Японии титулы знати сейчас выглядят как старые ордена в антикварном магазине. Но здесь ты должен представлять меня всем как баронессу.
— Такую молодую женщину, как ты, трудно представить эмигрировавшей аристократкой.
— Японские аристократы, как бы они ни выглядели, ценятся больше, чем теснящиеся в трущобах итальянские герцоги и графы.
Сэйитиро въехал на стоянку для экипажей у старого величественного особняка, окружённого рощей вечнозелёных деревьев. Он напоминал довоенный уголок Токио, неожиданно переместившийся в окрестности Нью-Йорка. Встретить супругов вышел пожилой дворецкий.
Фудзико нервничала. Взглянув на неё, Сэйитиро улыбнулся. Так и должно быть. Дочь бизнесмена послевоенной закалки значительно сильнее Сэйитиро, отец вбил ей в голову мысль о могуществе главной ветви рода Ямакава. Сейчас перед мужем ей незачем особенно гордиться авторитетом отца, ведь их ждёт встреча с легендарной «мадам», которую давно почитали у них в семье.
— Не видно, что я плакала? У меня глаза сразу опухают.
Карманное зеркальце не успокоило её, когда они въехали в Патчог, и она встревоженно спросила:
— Мы на час опаздываем. Что делать? По правде говоря, лучше рассказать всё как есть. Да?
Это так отличалось от её обычного поведения. Фудзико смущалась, словно деревенская девушка. Её опять восхитила позиция мужа, «простая» душа которого не знала страха. Когда машина почти добралась до места, она от избытка чувств, как ребёнок, поинтересовалась:
— Тебе не страшно?
— А чего мне бояться? Я от природы «человек с хорошей репутацией», — нажимая на тормоз, равнодушно ответил Сэйитиро.
Мадам Ямакава представила супругов гостям. Среди них оказались чета из семьи бывшего императора, недавно приехавшая развлечься в Нью-Йорк, глава японской торгово-промышленной палаты в Нью-Йорке, генеральный консул в Нью-Йорке, возвращающийся на свой пост в Японию посол Португалии с супругой, а также семь пар весьма пожилых американцев.
Сэйитиро с интересом наблюдал за мадам Ямакавой. Эта женщина лет шестидесяти не стеснялась седых волос и совсем не молодилась. При этом среди американских старух с ярко накрашенными губами она выделялась именно молодостью. Достойная манера держаться, изящный нос, пронзительный, хоть и не совсем любезный, аристократически надменный взгляд. Великолепные плечи под стать вечернему платью, чувствовалось, что она следит за собой. Кожа на лице увяла, и мадам не прятала её увядание, но обнажённые плечи, сверкавшие под светом люстры, завораживали — полные, округлые, совсем как у тридцатилетней женщины.
Никакого внешнего сходства, и семейное положение разное, но Сэйитиро она почему-то сильно напоминала Кёко. Можно сказать, увеличенная копия Кёко, помещённая на карту мира. Такое впечатление у него возникло не сегодня. Только вступив в должность, он стеснялся того, что Фудзико в Америке неофициально, и приезжал сюда один. Во время того короткого визита у него и сложилось подобное ощущение.
Однако от Кёко её отличали сухость, холодное безразличие и беспристрастная любезность. Будучи затворницей, мадам Ямакава вела наполовину официальную жизнь. И всё же, едва переступив порог, Сэйитиро почувствовал, что атмосфера тут как в доме Кёко — её просто чуть изменили, расширили, углубили, сделали трудной для восприятия.
Губы без улыбки и не слишком дружелюбный взгляд выдавали непоколебимое упрямство мадам Ямакавы. Легко было вообразить, как она не любит мужа. Она ни на миг не забывала о давней роскоши.
Сэйитиро издалека наблюдал, какие взгляды мадам бросает на гостей. В них мелькало осуждение, она чётко разделяла людей, безошибочно оценивая их положение и имущество, и откровенно презирала заурядность.
Один из гостей и являл собой заурядность. Толстый карлик, известный в Японии деятель культуры, в сорок с лишним лет впервые оказался за границей. Он совсем не говорил по-английски, везде вращался в обществе японцев. Мадам Ямакава смотрела на него таким взглядом, каким смотрят на смешное неуклюжее насекомое, например на жука-навозника.
— Она ещё страшней, чем я слышала, — прошептала мужу окончательно струсившая Фудзико. Мадам смотрела на Фудзико как на сонливую девчонку.
Внутреннее убранство комнат представляло смесь викторианского и японского стилей. Это позволяло создать у японских гостей знакомое ощущение. Витрины из тёмной махагони гармонировали с лаковыми вещицами, с перламутром, старым китайским фарфором. Мебель с резными ножками была расставлена перед ширмой эпохи Момояма;[56] над жарко горевшим камином, на доске из итальянского мрамора, стояла большая ваза керамики Кутани.[57]