Круглый стол на пятерых

— Почта? Снимите разговор с директором, зачем мне директор?

В коридоре послышались голоса ребят: скороговорка Карпухина, бас Глушко. Санитарка их не пускала: «Сегодня нет посещений, вам русским языком говорят!»

Тишина проходит мимо человека. Черт с ней, с тишиной!

Жалкий вид бывает у газетчика,

сраженного сенсацией

Настоящая оригинальность не по плечу такому городу. Да и нужно ли оно вообще, истинное своеобразие? Художнику требуется не так уж много усилий, чтобы перехитрить зрителя. Достаточно быть модным, чтобы прослыть новатором, и достаточно не рыпаться, чтобы тебе вручили знамя классической школы. Сейчас художников различают больше по привязанности к определенной теме, чем по манере исполнения. Это тоже хитрость.

Скоро он выставит свою картину. Возможно, она покажется скучной. Он отлично понимает, что самое легкое, чем можно привлечь народ, — это ошарашить его. Раньше он так и делал. Но такой путь оказался неперспективным. А писать по старинке, непритязательно — значит тоже погубить работу. От Васильева, хоть и молчаливо, ждут какой-то свежести. И лишь немногочисленные настоящие ценители понимают, что настоящая оригинальность при таком подходе — в сущности, хитрая беспринципность.

К счастью, только в часы беспощадной трезвости он признавался себе в этом. Но второй, постоянно лукавящий человек, который сидел в нем, сразу же успокаивал его — еще до того, как Васильев напивался. Ну, например, как возразить против того, что настоящая оригинальность не по плечу такому городу?

И этот второй человек водил его кистью, и на полотне получалось нечто среднее между приемлемым, поощряемым и тем — обжигающим и бесшабашным, которое ругают и которое остается в памяти. Он поставил картину к стене и наскоро привел в порядок мастерскую. На столе в другой комнатушке перечитал записку Тамары Великановой. Она благодарит его за участие и извещает, что ее приняли преподавателем в музыкальное училище.

«Не стоит благодарности, Тамара Ильинична, не стоит благодарности», — засмеялся он и задумчиво потер руки.

Ему нравилась его мастерская: две угловых комнаты, в них можно проникнуть, не проходя мимо длинного ряда притаившихся, любопытных и недоброжелательных дверей, за которыми работали его коллеги. В первой комнате светло. На стенах картины. Вторая комната поменьше. На окнах плотная штора. Книги на этажерке, в углу неприметная раскладушка.

В этой комнате над столом висит его копия с малоизвестной, из частного собрания картины. На нее все обращают внимание. Сангвиники визжат, глядя на нее. Правда, копия сделана от души.

Он постелил на стол газету и со стола дотянулся до тяжелой рамы. Спрыгнув на пол, Васильев поставил картину в угол, лицом к стене.

Возраст и положение заставляют человека время от времени пересматривать свои творческие позиции и даже стыдиться своей юношеской беспечности и умиротворенности. Что такое копия? От копий, сделанных для себя, тянет семейным уютом, незадачливостью. Копия — это телячий восторг плюс обилие свободного времени.

Он писал ее с Сережкой на руках и тогда еще не очень раскаивался в своей женитьбе, а главное — не замечал, что жена раскаивается в своем замужестве.

Теперь все в прошлом. Попытки примириться — это делалось ради сына — ни к чему не привели.

Антонина Валерьяновна старомодна и непримирима в вопросах морали. Только в одном она уступила ему — до сих пор соблюдается этакий семейный декорум, как будто они до сих пор голубок и горлица. Она испугалась так называемого общественного мнения — единственный штрих, который отличает ее от ангела.

Теперь все в прошлом. Картина поставлена лицом к стене. Картина — всего лишь копня, попытка встать рядом с Подлинным, Непреходящим, Великим. Белокурый Сережка таращился на полотно, в свое время это умиляло его, и он, похожий на всех папаш, думал о преемственности.

Васильев сладко потянулся. Хотел было повесить над столом один из новых своих этюдов, но в это время в дверь постучали. Он взял кисти и стал их вытирать.

— Войдите!