Круглый стол на пятерых

22
18
20
22
24
26
28
30

Секцию? Ножик дрожит, кровь заливает рану. Где она, эта вена? Через кожу казалась в палец толщиной. Где же эта проклятая вена?

Лицо у больного совсем белое. И нос острый, как у покойника. «Черты лица заострены», — шуршит в голове толстый учебник.

Петр Степанович выхватил скальпель у Великанова.

— Несмышленыш, — процедил он, — крупорушка!

«Отпустите мне ночь тихую и бездумную!..»

Где они, бездумные ночи хирурга?

Плохо устроена у тебя

нервная система, поэт

В машине сон моментально прошел. Врут про поэтов, что они не спят ночами. Прекрасно спят. Вот когда они едут на пожар, тогда другое дело. Тогда их поднимают по тревоге. Какой уж тут сон?

Стрелка на спидометре прыгала. Пролетали заборы и дома, мелькали деревья. Интересная поэтическая находка: в городском парке растет дерево, на коре которого не вырезано ни одного инициала. А? Невероятно! Невероятность — услада для поэта.

Карпухин пошарил в кармане, но вспомнил, что так и не купил блокнота. Спиной через стекло он чувствовал дыхание симпатичной сестрички. Маленькая такая, как мышка-норушка, глазастая и серьезная.

«Я мышка-норушка, мою девственность нарушь-ка!»

Завалились в кабине набок — круто повернул шофер. Полыхает-то, полыхает как! «В сто сорок солнц завод пылал…» Хорошо, что Золотарев отказался ехать. Желчному человеку не оценить такого зрелища.

Теперь машина пробиралась медленно, посигналивала, притормаживала. Народ только из уважения к красному кресту расступался на дороге.

Машину остановил милиционер и показал куда-то шоферу.

— Есть пострадавшие?! — крикнул Виталий.

Милиционер махнул рукой, У него растерянное лицо, Ей-богу, растерянное — светло, все видно!

У Виталия запотели очки.

— Слушай, — попросил он шофера, — давай побыстрей. А?

Они подъехали к какому-то дворику. Невдалеке за высокой кирпичной стеной шумело отчаянное, отвратительное пламя.