Аистов-цвет

Выпаливаю, сердцем выдыхаю ей эти слова, но и не утаиваю, что приказано мне ехать в Москву.

— Пойду попрошу, чтобы нас не разлучали. Я из госпиталя возвращаюсь, пусть направят туда, куда и тебя.

— Нет, Юрко, приказ выполнять надо. Поезжай в Москву. А вернешься, те, кто направляет тебя, будут знать и обо мне. Я попрошу, чтобы и тебя туда направили.

И при этих словах сняла звезду со своей фуражки и нацепила на мою.

— Это Ленина звезда. Верь, она все наши земли в одно сведет. Возьми ее на память о нашей встрече. Пусть тебе светит в жизни.

И поцеловала меня так, что век не забыть.

— Теперь иди туда, где тебя ждут, а у меня свои дела. Хоть дороги у нас с тобой и по-разному складываются, но в борьбе нашей это одна дорога, Юрко.

Смотрю на нее, чтоб насмотреться, и синие глаза ее фиалками мне пахнут. И полонинскими весенними цветами. Это синие глаза счастья мне светят. А оно должно быть у каждого на его дороге. И я его встретил. Всматриваемся друг в друга, а теперь должны расстаться.

— Не провожай меня. Это мой приказ. Девчат приказы тоже выполнять надо, — улыбнулась, обняла на прощанье. Теперь уже мы вместе поцеловались, мы были как одна песня, одна звезда, одно сердце.

— Иди, Юрко, иди. Сошлись наши дороги в этом саду и должны сейчас разойтись.

— Раз уж так нам суждено, чтобы мы встретились и разошлись, так возьми от меня, Улечка, эту ленточку, что когда-то мне подарила. С нею тебе свое сердце дарю. И глаза Ленина смотрели на нее. Пусть будет для тебя памятью, что я стал таким, каким ты хотела меня видеть. А со мною будет подаренная тобой звезда.

Снял ленточку с груди, и Уля приколола ее на своей фуражке. И мы попрощались там, под белыми березами. Она понесла на фуражке память обо мне, а я — о ней, о своем счастье. Что-то хорошее-хорошее хотелось мне людям сделать.

Поеду теперь в Москву, привезу кожу или, может быть, сразу сапоги, чтобы ноженьки бойцам согреть. Сколько-то они хлюпали по разным оврагам да по грязи, студеные реки босые переходили. Ноженьки, ноженьки солдатские! Согрею я и вас своим счастьем.

А матрос с цыганом уже волнуются, не подведу ли я. Ответ за это матросу пришлось бы по-военному держать.

— Встретил я, встретил, хлопцы, свою девушку. Спасибо тебе, матросик, что сердце человеческое имеешь. Если бы все люди были людьми, меньше бы горя росло на земле. Еду теперь с вами в Москву, буду вас своей радостью одаривать.

В дороге рассказываю им всякие веселые истории, а они как раз к месту, ведь едем так, что в вагоне негде и присесть. Такая в то время была езда. На каждой станции задержка и проверка, а то и стрельба.

Но до Москвы доехали. Находились и насмотрелись, наругались и нассорились. Нелегко было матросику это обмундирование для наших бойцов вырвать. Куда ни пойдет, меня и цыгана с собой берет, показывает, в каких лохмотьях ходим.

— Ведь глянуть стыдно на такого бойца. Смотрите, как пятками светят. Я до самого Ленина дойду, а что просим, достану.

Мне бы очень хотелось с Лениным еще раз повидаться. Но это же значит — хотеть, чтоб не удалось матросику достать то, за чем приехали! У Ленина достаточно всяких хлопот, достаточно фронтов. И не годится на каждую нашу беду время у него отнимать. Но если не добьемся своего, придется попроситься и к нему. Так и порешили и ходим куда надо. Но свое все-таки получили. Ленина не побеспокоили.

Везем целый эшелон добра для наших солдатиков, для наших соколов. То-то радости будет, как прибудем!