Мертвый кролик, живой кролик

Увидев Рутберга, Илюшин понял, отчего Ратманский назвал его мальчиком. Разговаривая тогда с отцом Нины, Макар решил, что для того мальчик – собирательное наименование всех мужчин младше пятидесяти. Однако Арсений Рутберг действительно выглядел юношей, у которого по какому-то недоразумению на лице образовались морщины и складки. Лицо при этом волшебным образом осталось молодым.

Вытянутый овал, длинный выпуклый – ахматовский – нос с выраженной горбинкой, шапка каштановых кудрей, спадающих на лоб, крупный рот со скорбно опущенными уголками губ. Выразительнее всего в этом лице были глаза: большие, светло-карие, почти лишенные ресниц, – от этого взгляд Рутберга казался беззащитным. Илюшин насторожился. Рутберг выглядел слишком типично. Произнеси «скрипач» – и воображение подбросит образ кого-то похожего. Макар не доверял слишком типичным людям.

Они встретились в кофейне возле «Примулы». Длинные руки, нескладное туловище – Арсений каждую минуту наклонялся в разные стороны, словно нес сам себя, как бревно, и то и дело пытался куда-то пристроить. Взмахнув рукой, он едва не сшиб чайник. Илюшин заметил, как женщина, вошедшая в кафе, остановила на Рутберге заинтересованный взгляд.

– Я знаю, Нину до сих пор не нашли, – прыгающим голосом заговорил он. – Я прилетел сразу, как только смог. Вы думаете, ее убили?

Он смотрел на Илюшина не отрываясь, как ребенок, которому показывают страшный фильм, а он и боится, и не в силах закрыть глаза.

– Кто мог бы желать ее смерти? – спросил Макар, не отвечая прямо. Он внимательно присматривался к Рутбергу.

– Не знаю, – растерянно отозвался тот. – Нина очень хорошая… Нет, никто не мог! Если только…

Он замолчал и уставился на свои руки. Большие веки его подрагивали, точно крылья у бабочки.

– Если только что, Арсений Ильич? – мягко спросил Макар.

– Пожалуйста, просто Арсений… Я на мгновение представил, будто к Нине обратились за помощью родители больного ребенка, а тот, несмотря на все усилия фонда и врачей, умер… И его мать с отцом, не в силах перенести горе, канализировали свои чувства, найдя в лице Нины замещающую фигуру бога, допустившего несправедливость к их ребенку. Тогда они могли бы отомстить ей, убить, надеясь, что восстановление справедливости облегчит их муки, или похитить и мучить… Да. Но это чрезмерно литературный, может быть, даже кинематографический сюжет. Не думаю, что в реальной жизни случается что-то подобное. Искать разгадку Нининого исчезновения вам предстоит в сугубо прозаических вещах…

– Например?

– Не знаю… Не хочу даже представлять. Озлобленные подростки. Наркоманы. В моем детстве взрослые пугали малышей милиционерами и наркоманами.

– Значит, у Нины не было врагов?

Рутберг покачал головой и притих.

– Где вы с ней познакомились, Арсений? – спросил Макар.

– На благотворительном концерте, организованном ее отцом. Нина меня удивила. Мы разговорились, и она сказала, что никогда не слушает музыку, а когда я спросил: «Почему?», ответила, как будто это было очевидно: «Музыка слишком шумная». А я, знаете, занимаясь музыкой всю свою жизнь, никогда не думал о ней как о шумной. Я стал размышлять о разнице в восприятии людей, и Нина прочно поселилась в моих мыслях. Через три дня я позвонил ей и пригласил на свидание. Вам нужны факты или мое впечатление о ней? – спохватился он.

– И то и другое, – не задумываясь, сказал Макар.

– Нина – человек чрезвычайно замкнутый, стойкий, уязвимый…

– Уязвимый? – невольно повторил Илюшин.

Скрипач удивленно взглянул на него: