Капитан Пересмешника

Эти бесконечные «спасибо» в итоге слились в одно, и снова ранили не хуже кинжала, или ядовитого шипа морского ежа, что уже вошел в тело, но не глубоко, а лишь под кожу, причиняя настоящие мучения. Я не хотела этой благодарности, она была мне не нужна, она заставляла острее чувствовать свою вину, снова и снова вспоминать тихие стоны рынды.

— Ветер, помоги, — прошептала я одними губами, очень хотелось зажать уши обеими руками.

— Ты должна это слышать, птичка. Должна знать. Сейчас эти слова причиняют тебе боль, — зашептал в самое ухо Тивор, — но придет время, и они принесут облегчение.

— Я сомневаюсь, — покачала головой.

— Верь мне, — просто сказал волк, чуть сжав мою ладонь.

— Спасибо, капитан, — последним поклонился эльф, неуверенно, с опаской протягивая мне осколок. Я высвободила свою руку, протянула ее к кристаллу и замерла, так и не коснувшись. Он словно обжег мне пальцы. Я смотрела, как внутри плескается и переливается стихия, закручивается в вихри и небольшие смерчи, и слышала все тот же прощальный колокол, плач западного ветра.

Вдох.

Выдох.

«Какой же ты яркий, мой «Пересмешник». Какой же ты теплый.

Прости своего глупого капитана, я смогла дать тебе жизнь, но не смогла сохранить ее. Я люблю тебя, мой Ник. Мой мальчишка-сорванец».

— Кали? — позвал квартирмейстер, я вздрогнула и сжала пальцы на теплом осколке. Сжала до боли и прошла мимо, ступила на мост.

Я шла и считала шаги, чтобы не думать, стискивая в одной руке ларец, в другой — кристалл. Шла и смотрела себе под ноги, слыша, как сзади идут Тивор и мои пираты. Если не считать шума волн, которые с каждым моим вдохом накатывались на берег все чаще и чаще, то тишина стояла почти неестественная, свет бесовской Белой Луны, отражаясь от воды, бил по глазам пытаясь ослепить, вкус соли на губах стал почти невыносимым, настолько, что от него начало драть горло. А я все считала шаги.

Десять. Двенадцать. Четырнадцать. Шестнадцать. Восемнадцать.

Восемнадцать — и я перед алтарем.

Я чуть подняла голову и уставилась на почти собранную звезду, лишь с левого края которой оставался небольшой темный промежуток.

Как же их много. Какие же они разные. Какие все сильные.

Они искрились, бурлили, тоже жили. Почти гипнотизируя танцем стихий внутри, а вокруг висела такая сила, что подкашивались ноги. И здесь тихо не было. Здесь пел океан. Нет. Не пел. Его голос был бы почти идеальным, если бы не… Если бы в нем доставало силы, если бы он так не дергался и не дрожал, если бы не какой-то почти незаметный недостаток, не интуитивное чувство, что что-то не так. Не боль, разрывающая виски.

Я открыла ларец, достала первый флакон с кровью и вылила его содержимое на осколок земли. Тот дрогнул, и дрожь пробежала по мраморному полу — его Хранителя звали Паш, он погиб в горах Самиры, когда мы искали осколок тьмы. Пираты затянули покаяние Ватэр.

Прими моряка холодная мгла, Возьми, утащи на дно. Окутай песком, накрой пеленой, Свое он отжил давно. Ему не мила сырая земля, Ему легче там, где темно. В крови его соль, в душе воет боль, Так было ему суждено. Второй — Намир, погиб в столкновении с кракеном в восточных водах. Он плавал во мгле, при полной луне, Сражался с седой волной, Теперь его путь — навеки уснуть На дно уйти с головой. И дети твои — творенья воды Проводят в последний бой, Пусть песни поют — моряка позовут, Ему не вернуться домой. Третий — Ромус, погиб от проклятья светлого эльфа в изумрудном лесу. Теперь он с тобой, позабытый герой, Отважный, любимый сын. И лишь имя его не ляжет на дно, Над гладью паря морской. Звонкой рынды вой Как шипящий прибой Напомнит тебе и мне, Как звали того, в чьей груди не вино, А шепот соленой воды.

Четвертый — Фирс, его убил градоправитель Эльрама, когда мы пришли за осколком Вагора.

Я доставала пузырьки один за другим, выливала кровь на осколки, смотрела, как они вспыхивают, и вспоминала лица пиратов и друзей, навеки ушедших в океан, и снова переживала их смерти. Одну за другой, одну за другой, одну за другой. И просила у всех у них прощения за свою глупость, неопытность, излишнюю мягкость. Пока выливала кровь, команда сзади пела покаяние Ватэр, вспоминая, так же как и я поименно каждого из погибших.