Язык бробдингнежцев весьма прост, хотя и не имеет сходства ни с одним из европейских языков. Как ни странно, он показался мне в чем-то похожим на язык лилипутов. Думаю, английским ученым это сходство даст пищу для глубоких раздумий, в результате которых на свет Божий появится какая-нибудь в высшей степени остроумная теория. Например о том, что указанные два народа в древности представляли собою один, но впоследствии далеко разошлись в своем развитии, так что сейчас внешние различия скрывают от нас давнее единство лилипутов и бробдингнежцев.
Так или иначе, языковое сходство сыграло мне на руку. Я очень быстро освоил здешнее наречие и уже через месяц вполне свободно беседовал и с фермером, и с Глюмдальклич, и с многочисленными гостями моего хозяина, платившими за то, чтобы посмотреть на меня, как на диковинку.
Правда, легкость эта касалась устной речи. С письменностью дело обстояло куда сложнее. В отличие от Лилипутии, у бробдингнежцев нет единого алфавита для всей страны. Жители разных областей и даже достаточно крупных селений пользуются своими правилами. Одни пишут поперек листа, другие — вдоль, третьи — справа налево, четвертые — слева направо. Имеются провинции, в которых при этом буквы больше похожи на китайские или японские; в иных принят алфавит, напоминающий латинский, но буквы при этом перевернуты вверх ногами, а где-то еще-лежат на боку. При всем том, количество знаков, то есть букв, в алфавите, не меняется от провинции к провинции; их всегда ровно двадцать две.
Несмотря на разнообразие систем письменности, никто не испытывает никаких трудностей в чтении. Любой бробдингнежец с первого взгляда отличит страницу, написанную в Лорбрульгруде, от страницы, написанной, к примеру, в деревне Снотиснути, где жила семья пленившего меня фермера, или в провинции Торнугульди, находившейся на крайнем юге континента. И не только отличит, но и легко прочитает ее.
Мне так и не удалось выяснить причину указанного феномена, хотя впоследствии я познакомился с несколькими весьма оригинальными теориями ученых, заседавших в Королевской академии наук Бробдингнега. При всем том, как я уже говорил, во всех уголках обширного королевства говорят на одном и том же языке и только пишут по-разному. Это стало одной из причин того, что мне не удалось в полной мере удовлетворить свое любопытство относительно истории Бробдингнега, читая официальные хроники. В силу того, что столицей в разное время оказывались разные города, хроники писались разными знаками и по разным правилам. Глюмдальклич по карманному катехизису для девочек, который всегда держала в кармане, обучила меня не только языку, но и двум системам письменности — столичной и той, которая была принята в Снотиснути. В результате я относительно легко, пользуясь специально для меня сделанным деревянным приспособлением, прочитал несколько фолиантов, хранившихся в королевской библиотеке и содержащих хроники последних пятисот лет — именно таким был возраст нынешней столицы. Но перед летописями, составленными ранее в других местах и затем перевезенными в главное книгохранилище королевства, я оказался совершенно беспомощным. По сей день для меня остается загадкой та легкость, с которой жители Бробдингнега переходили с письменности на письменность. Возможно, впрочем, что для их глаз различия выглядели несколько иначе, чем для моих.
По счастью, все, что касается действующих в королевстве законов, издается с использованием всех систем письменности, так что никаких трудностей для судов, заседающих в разных уголках страны, не возникает, и приговоры по уголовным и гражданским делам выносятся с теми справедливостью и основательностью, которые восхитили меня при знакомстве с судебными уложениями Бробдингнега. Некоторые положения показались мне похожими на существующие в Англии, но выгодно отличались от нашего крючкотворства; другие выглядели необычно, но по здравому размышлению я согласился с их разумностью. Например, в случае убийства тело жертвы не предавалось сразу земле. Вместе с орудием преступления, буде то найдено, оно помещалось в центральном храме соответствующего графства, непосредственно перед домом главы местной власти до тех пор, пока не будет обнаружен и осужден тот, кто совершил злодеяние. Понятно, что брибдинг (так назывался глава провинциальной власти, одновременно бывший в соответствующем графстве и судьею) стремился решить дело как можно скорее, ведь смрад разлагающейся плоти спустя считанные дни делал его жизнь невыносимой! Разумеется, резонно ныло бы предположить, что, торопясь предать останки жертвы земле и очистить воздух, брибдинг мог отправить на эшафот первого же, кто вызвал подозрение. Но, ознакомившись с другими законами Бробдингнега, я понял, что это невозможно. Недобросовестный судья приговаривался к тому же наказанию, что и невиновный человек, поплатившийся жизнью в результате судебной ошибки. Нелишне будет отметить, что в столице роль судьи исполнял сам монарх — и указанный обычай распространялся и на него. В целом же меня приятно удивило законодательство великанов — в первую очередь своей лаконичностью: так, ни одна формулировка закона не может содержать число слов большее, нежели количество букв в алфавите; их же, как я уже писал, ровно двадцать две.
Я неслучайно так подробно остановился тут на особенностях судебного дела Бробдингнега. Однажды мне довелось столкнуться с ними достаточно близко, о чем речь пойдет дальше.
Итак, мы с моей нянюшкой прибыли в Лорбрульгруд 26 октября, через четыре месяца и десять дней после моего появления на берегу Бробдингнега. И должен сказать, что первые же впечатления от города убедили меня в том, что имя Гордость Вселенной столица великанов получила не случайно и что оно отнюдь не было лишь данью некоему высокомерию. Ни до, ни после моего пребывания в Лорбрульгруде не доводилось мне видеть столь величественных и в то же время удобных сооружений, как здешние дома, столь прочных и неприступных стен, столь удивительных по красоте храмов и соборов. Нам предоставили место в королевском дворце, который, в отличие от европейских, представлял собою не единое здание, а целый сонм разнообразных построек.
В свое время я уже писал о том, что самым величественным сооружением здесь был главный храм Бробдингнега. Он нисколько не походил на наши соборы и церкви — и не из-за разницы в размерах. Бробдингнегский храм следовало бы назвать не зданием, а, скорее, городом в городе. Или городом под одной крышей, над которой возвышалась башня, самая высокая во всем королевстве. В плане храм представлял собой восьмерку, состоявшую из двух неравных между собой окружностей. Впоследствии я узнал, что именно такой полагали себе форму Вселенной здешние ученые. В меньшем крыле находились статуи прежних властителей Бробдингнега, в большем — статуи богов, общим числом свыше десяти тысяч. Высота каждой статуи вдвое превосходила рост обычного бробдингнежца, так что для меня их осмотр представлял серьезную трудность. Тем не менее мне удалось измерить ступню бога правосудия. Длина ее составила тридцать три фута, ширина — семь.
Рядом с главным храмом, ослепительно белым, располагались покои их величеств — огромный трехэтажный дом, празднично окрашенный во все цвета радуги. Далее следовало более скромное здание, в котором проживали фрейлины и в котором две комнаты были выделены нам с Глюмдальклич.
Позже я смог убедиться, что разнообразие построек не создавало ощущения беспорядка благодаря искусству королевских архитекторов и садовников, умело передававших ощущение гармонии всего дворцового ансамбля.
Комнаты, выделенные нам с Глюмдальклич, были невелики по размеру — каких-нибудь 60 на 70 ярдов каждая, весьма уютны и обставлены мебелью, напоминавшей лондонскую, но с некоторым восточным оттенком. Мне же, как читатель, очевидно, помнит, личный столяр королевы соорудил деревянную комнату в шестнадцать футов длиной и шириной и двенадцать футов высотой, в которой были размещены сделанные по моим рисункам шкафы, кровати, кресла с подлокотниками и комод. Моя комната легко превращалась в дорожный ящик, который Глюмдальклич могла брать с собой на наши совместные прогулки с ее величеством и придворными дамами.
Самой дочери фермера королева назначила гувернантку — пожилую женщину, склонную к морализаторству, а кроме того, двух служанок. Гувернантка оказалась уроженкой той же провинции Снотиснути, что и Глюмдальклич, и это способствовало быстрому установлению теплых отношений между ними.
Глюмдальклич не могла нарадоваться неожиданной возможности отринуть унылую и тяжкую деревенскую жизнь; вскорости, благодаря природной живости и благонравию, она уже обзавелась подружками. Все они служили при дворе и были ровесницами моей нянюшки или же годом-двумя старше. Легко и непринужденно вошла Глюмдальклич в небольшой кружок придворной молодежи; составляли его младшие фрейлины ее величества, к числу которых была причислена моя нянюшка, и несколько столь же юных пажей и гвардейцев.
Среди этих последних обнаружился знакомый Глюмдальклич, земляк и родственник назначенной ей гувернантки. Молодого человека звали Бедари, он был дригмигом (кадетом) королевской гвардии. При первом его визите Глюмдальклич выказала столько смущенной радости, что мне стало понятно: юноша ей небезразличен. В самом деле, молодые люди, чьи семьи жили по соседству, с раннего детства испытывали друг к другу искреннюю привязанность и даже влюбленность. Бедари был старше Лорич на четыре года; когда ему исполнилось десять лет, он оставил Снотиснути и по протекции земляка и дальнего родственника, бывшего уже гвардейским офицером, поступил в кадеты гвардии. Мою нянюшку изрядно опечалило это событие; минуло уже четыре года, а она все вздыхала, вспоминая о вполне невинных шалостях Бедари. Я подозреваю, что именно служба юноши при дворе в большой степени способствовала тому, что моя нянюшка столь охотно приняла предложение переехать в столицу вместе со мной. Вскоре я убедился в справедливости своего подозрения.
2
Под благовидным предлогом посещения тетушки-гувернантки, Бедари бывал у нас чаще других. Но не он один искал общества девушки из Снотиснути. Она же, хотя и отдавала предпочтение встречам с другом детства, держалась в рамках благовоспитанности, стараясь не оставаться с юношей наедине, дабы не давать повода пересудам, до которых молодые придворные дамы были охочи не меньше, нежели деревенские кумушки. Несмотря на это и на отсутствие откровенного кокетства, она успела стать причиной нескольких размолвок между Бедари и некоторыми его друзьями — например, пажом Даргири, дригмигом Тизартом, а также охлаждения в отношениях с шестнадцатилетней красавицей-фрейлиной Мирлич. Последняя, будучи дамой сердца Даргири, была раздосадована тем вниманием, которое, как ей показалось, ее рыцарь начал оказывать Глюмдальклич. Усмотрев в Глюмдальклич соперницу (несправедливо, кстати сказать, ибо нянюшка была вполне безразлична к Даргири), фрейлина частенько едко насмехалась над провинциальностью Глюмдальклич, высмеивая ее скромные наряды и выговор (речь самой Мирлич отличалась изысканностью, ибо и она, и паж были уроженцами столицы). Однажды ее насмешки услыхала королева. Сделав фрейлине строгий выговор, она заставила девушек примириться. Не знаю, искренним ли было примирение, но внешне все успокоилось, возможно, и по той причине, что Даргири явно не пользовался особым расположением Глюмдальклич.
Дригмиг же Тизарт, как мне кажется, и ранее пребывал не в лучших отношениях с Бедари, частенько полагая себя незаслуженно обойденным и виня в том своего более удачливого сослуживца. Теперь же, с появлением Глюмдальклич, их отношения едва не переросли в открытое столкновение. Во всяком случае, позже я узнал, что молодые люди собрались выяснять отношения с помощью шпаг. По счастью, об этом вовремя узнал их непосредственный командир Голдири, которому удалось помирить двух дригмигов. Сам Голдири, бывший немного старше дуэлянтов и совсем недавно произведенный из дригмигов в первый офицерский чин фрисгульда, показался мне, тем не менее, куда более рассудительным, чем оба кадета. Он тоже порой присоединялся к упомянутому выше кружку, хотя и реже прочих.
Что до меня, то я пытался найти успокоение в тщеславии: как-никак, моя скромная особа оказалась в центре благосклонного внимания их величеств короля и королевы бробдингнежских. Семитрендриг VI, отнесшийся ко мне поначалу как к редкой забавной зверюшке, впоследствии оценил мою память и умственные способности. Раз в неделю, по средам, он уделял не менее часа беседам со мною о разных сторонах жизни Англии. Правда, выводы, которые он делал из наших бесед, частенько обескураживали меня. Но о том я уже рассказывал подробнейшим образом в другом месте.
Однако через полгода после нашего прибытия случилось нечто, изрядно омрачившее нашу радость и даже в какой-то момент заставившее опасаться за свою жизнь. Говорю «нашу радость», ибо событие в равной степени коснулось и меня, и моей доброй нянюшки. И ее даже в большей степени, нежели меня, во всяком случае, поначалу.