Первые сведения о Курильских островах появились после похода на Камчатку Владимира Атласова в 1697–1699 гг. Курилы изучали Д.Я.Анциферов и И.П.Козыревский в 1711 г., М. И. Шпанберг, участник экспедиции В.Беринга в 1738-39 гг., В.М.Головнин. В 1745 г. большая часть островов была нанесена на “Генеральную карту Российской империи” в Академическом атласе под русскими наименованиями. В 1799 г. по указу Павла I была создана “Российско-Американская компания”, которой было, в частности, предоставлено право монопольного использования всех природных богатств Курильских островов. Воспользовавшись затруднениями, которые возникли у России в связи с начавшейся войной с Англией и Францией, уходом русской эскадры из Петропавловска-Камчатского, в 1855 г. Япония отторгла от России южные Курильские острова, дав возможность адмиралу Е.В.Путятину заключить достаточно выгодный для России Симодский торговый договор. В 1875 г. Курильские острова полностью перешли под контроль Японии, и только 11 февраля 1945 г., на основании соглашения, принятого на Конференции трёх держав, Курильские острова должны были перейти Советскому Союзу, что мы практически и осуществили.
На другой день, 17 сентября, мы без приключений добрались до Советской Гавани и пришвартовались у старого пирса тыла в бухте Западная. Там приняли полный запас соляра и произвели основную разгрузочную операцию – выгрузку сакэ из 2-го трюма. О сакэ следует сказать особо. Весть о том, что мы везем сакэ распространилась по Советской Гавани с невероятной скоростью. (Я думаю, что тыловые органы разнесли её ещё до нашего выхода из Отомари: придёт “Гижига” и привезёт сакэ). Мы были таким желанным кораблём, что нас пытались встречать (и встречали!) катера ещё на большом рейде, даже до входа в бухту Западная. Но ни одному катеру – это я ответственно заявляю – не удалось взять нас на абордаж. Паломничество на корабль началось немедленно после швартовки и продолжалось все эти дни, с 17 по 23 сентября – это надо же, целую неделю, не ослабевая, но усиливаясь. Особенно доставалось командиру (ещё бы, ведь он хозяин) и замполиту. Но и другим офицерам и даже старшинам перепадало. Появилась масса “лучших друзей”, которых раньше и в глаза не видел. Приходили и вежливенько, и запанибрата просили:
– Устрой сакэ.
Для интереса я спрашивал:
– Сколько?
Отвечали:
– Да пустяки, всего литров 20. Говорил:
– Нет, не могу: во-первых, 20 – это много, а во-вторых – оно в бочках и все бочки закупорены.
Отношения портились. Но что сделаешь? Офицеры, да и вся команда, оказались очень стойкими: сами не пили и другим не давали. Помню, что при разгрузке на пирсе стояла толпа и жадно провожала глазами каждую выгружаемую бочку. Разгрузку сакэ закончили ночью, и все вздохнули с облегчением. Мины и боезапас были для нас более спокойным грузом, чем сакэ. Вспоминая это иногда думаю: неужели и теперь люди столь же алчны? А смотря по телевизору рекламу, которая нередко разжигает алчность, сам себе отвечаю: – Да, и теперь.
Рано утром 25 сентября мы вышли из Совгавани и уже вечером встали на якорь на рейде Торо. На корабль прибыл майор авиации, комендант гарнизона Торо (фамилию, к сожалению, не помню). Он нанёс визит командиру и предложил ему совершить ознакомительную прогулку по Торо на своём шевроле (а может быть паккарде). Командир с удовольствием согласился и, поскольку в машине оставалось два свободных места, пригласил замполита и меня. На рейде было спокойно, шла небольшая зыбь от норда. Вахтенным офицером на ходовом мостике стоял помощник. Мы вчетвером высадились на шестерке на мол, сели в машину и поехали. Было уже довольно темно. Город находился в нескольких километрах от гавани, дорога шла по горам, поросшим лесом. Комендант рассказывал, что здесь, неподалеку, располагался японский военный аэродром. Сейчас его нет, но место это неспокойно. Здесь орудуют банды, поощряемые, очевидно, фирмой Мицубиси. Добрались до города, проехали по нескольким улицам. Около одного из домов майор остановил машину, сказав, что это парикмахерская, и предложил нам зайти посмотреть, а может быть, кто захочет – подстричься или побриться.
Сели в машину и поехали дальше. Майор продолжал свои рассказы. Вдруг он снова остановил машину.
– А, давайте, поедем в гости!
И поведал нам об одном очень интересном и хорошем человеке, японце, профессоре медицины, с очень распространённой в Японии фамилией – Танако, который уважил просьбу, не уехал в Японию, а остался в госпитале, в Торо, лечить русских и японских раненых и больных. Он говорил, что очень благодарен профессору, подружился с ним и уверен, что профессор будет рад встретиться с советскими моряками. Командир, усомнившись, удобно ли это, и получив абсолютно утвердительный ответ, согласился. Вскоре подъехали к небольшому домику, расположенному на возвышенности. Я заметил – и меня это поразило – что трубы водопровода, сильно утепленные, располагались над поверхностью земли на довольно высоких (2,5–3 м) столбах. В случае аварии можно было сразу обнаружить поврежденное место и устранить неисправность. Нигде ничего не копая, как это делают у нас.
На невысоком крылечке нас радушно встретил хозяин дома. Подозреваю, что майор, применив военную хитрость, заранее договорился с ним, что привезёт гостей, потому что (вряд ли мне это показалось), то, что произошло дальше, напоминало официальный приём, осуществляемый по протоколу и не лишённый некоторой натянутости. Конечно, сказывались языковые барьеры. Мы сняли обувь у порога и ходили внутри в носках. “Слава Богу, – думал я, – что они у меня без дырок”. Пол был устлан циновками, стены тоже напоминали циновки. Они раздвигались и сдвигались, то разделяя, то соединяя отдельные помещения. Профессор был в кимоно. Вскоре за спиной профессора появился ещё один мужчина в европейском костюме. Он оказался ассистентом профессора. Уже основательно войдя внутрь дома, мы были представлены дамам – жене профессора и сестре профессора. Возраст определению не поддавался. Сестра, очевидно, была моложе, но обе в кимоно выглядели очень молодо. Разговор завязывался с трудом. Профессор кончал университет в Германии и в совершенстве владел немецким. Его ассистент довольно свободно говорил по-английски. Я в средней школе изучал немецкий язык (с 4-го по 10-й класс!), а в училище – английский, но, увы, имея пятерки, не знал ни того, ни другого. Мой командир изучал немецкий, а замполит – английский. Но знали языки – и тот, и другой – не лучше меня. Комендант немного поднаторел в японском. Вот наши лингвистические возможности. Обладая ими, мы, всё-таки, кое о чём поговорили. О живописи. О куклах, в которые играют японские женщины, и, в частности, жена профессора. О японских женщинах и их положении в обществе. О нравственности. Конечно, пили чай, сидя на циновках, поджав под себя ноги. Разговор мог бы получиться интересным, но времени не хватило. Профессор был очень удивлён, узнав, что мы – все трое, командир, замполит и я – были из Ленинграда. Он сказал, что много читал об этом городе, знает, как он прекрасен и как пострадал во время войны, хотел бы когда-нибудь в нём побывать, если удастся. Узнав, что завтра мы еще будем в Торо, он пригласил нас приехать пораньше, так как мы едва-едва начали понимать друг друга, а хотелось бы поговорить обстоятельнее. Пообещав, уже за полночь, мы уехали. По дороге комендант порекомендовал нам – пока мы стоим в Торо – запастись овощами для команды. У нас с овощами было плохо, а на Южном Сахалине они имелись.
Около 18 часов на мол приехал майор на своём шевроле-паккарде). Я дежурил по кораблю. Мне, конечно, очень хотелось поехать, продолжить начатый разговор. Для его активизации комендант пригласил переводчика – корейца, которого, как добрую треть корейцев, звали Ким. Пришлось уговаривать Захарьяна подменить меня часика на четыре. Серёжа отнесся ко мне с пониманием. Мы поехали по уже знакомой дороге прямо к знакомому дому. Хозяин встретил нас на пороге, очевидно, услышав шум двигателя. Теперь он был в европейском костюме. В кимоно оставалась только его сестра.
Из записной книжки