И он запел:
Свою каюту проветривал я долго ветрами Эгейского, Ионического и Средиземного морей. И только при подходах к Атлантике, когда мы прошли почти всё Средиземноморье, в каюту можно было заходить без боязни заполучить астматическое удушье. Но всё равно лёгкий фон уже не удушливого, а скорее бодрящего концентрата из мультизапахов, которые оставил здесь Нико, ещё долго сохранялся в воздухе моей комфортабельной каюты на теплоходе «Максим». Это можно было сравнить с тем, когда хорошее терпкое старое вино разбавляют больше чем наполовину водой. Этот запах, глубоко впитавшийся в каютную утварь, сохранялся почти до окончания рейса. Я даже подозреваю, что он был синтезирован и занесён в генетическую память китайского лимонника, который рос и расползался по жилому пространству моего обиталища. Нико оставил после себя, если не душу, то свой дух, запах. И это был запах Греции, имевший специфический грузинский акцент.
Солоники – Рига 1995
Дважды крещёный
(Рассказ «деда»)
Когда ко мне присылают нового механика, я перво-наперво спрашиваю его: «Скажи мне, любезный, что такое Кромптон»? Сейчас на этот вопрос никто и не ответит. А бывало, лет ещё десять назад, придёт ко мне какой-нибудь реликтовый кроманьонец, который на паровиках ещё хаживал, эдакий мастодонт парового флота, и отчеканит мне, как по-писаному: «Кромптон есть нижняя часть шлаковой шахты между ватерлинией и днищем». Сразу было видно своего человека. Правда, паровые механики, как правило, в дизелях ни бум-бум. Спроси его про раскепы, или про работу плунжеров, он тут же и скисает. А вот запустить вертикальный насос Вортингтона может с закрытыми глазами. А уж как пар на марке держать, его можно и не спрашивать, для паровика это святое дело. А где я ему пару сейчас возьму. Кругом соляр. Двигатели внутреннего сгорания. Чего-то там внутри горит, а ничего не видно. Раньше шатуны, золотники, даже поршня можно видеть в работе. А сейчас всё внутрь запрятано. Пойди, разберись, что там происходит, на какой фазе поршень находится, какой плунжер открылся для впрыска? Всё втайне делается. Так и в человеческих обществах происходит. Есть общества, похожие на паровую машину, где всё на виду и всё всем понятно. А есть, как дизеля: грохочут, едут, давят, а принципа не разберёшь – почему едут, кто их движет и по каким законам.
Начинал я свою работу на Дальнем Востоке ещё в сороковых годах. Направили меня на старый клёпаный пароход, который назывался «Лиза Чайкина» – в честь героической комсомолки, погибшей в годы войны от рук фашистов. Пришёл я туда молоденьким выпускником мореходного училища и попал на штат помощника кочегара. Работа простая, как пареная репа: нужно было кормить углём паровой котёл. Четыре часа кормишь, восемь отдыхаешь. И так – по кругу. Задача помощника – подвозить к топке уголь. Наковыряешь из нижнего зева бункера камчатского уголька и катишь его на тачке к кочегару. А тот в два гребка комсомольской лопатой чудовищных размеров всё это выгребет и в топку бросит. И кати снова за новой порцией. Поначалу думал, сдохну от жары и нагрузок. На вахту качаясь шёл. А с вахты на карачках выползал. Потом мне шуровку доверили. Длинная такая кочерга, чтоб в топке шуровать, шлак разгребать. Работа, доложу вам, адова. Котлы в три палубы ростом. Жара, копоть, уголь. Сам на чёрта становишься похожим. После вахты обмоешься быстро водицей из рожка и в койку. Больше сил ни на что не было. Иной раз даже поесть забудешь. Мой сменщик Тынис, здоровый такой амбал из Кохтла-Ярве, сказал мне однажды:
– Прежте тем тепе «понетельник» товерить, креститься тепе нато, трук. А то путет, как в песне: «На мик увитал ослепительный сфет, упал – серце больше не пилось».
«Понедельником» кочегары промеж себя называли здоровенный такой лом не меньше пуда весом, которым взламывали в топке шлак перед чисткой котла.
– Так крещёный я, – говорю, – бабка рассказывала, что в четыре года поп меня в деревне под Невелем крестил.
А его напарник тут же поправил:
– Так это тебя в православную веру крестили, чтоб ты в Христа верил и заповеди Его соблюдал. А здесь в пароходную веру окре-щают. Чтобы ты ещё и в силу пара поверил. Традиция такая. Без этого здесь не выживешь. Пар из тебя все соки вытянет. Короче, приходи завтра после дневной вахты в машинное отделение. Там весь «клир» соберётся в полном составе. Это он имел в виду всю машинную команду славного парохода «Лиза Чайкина».
Спустился я на следующий день, сразу после вахты, в машину, а там меня вся маслопупая братия поджидает во главе с «дедом», то бишь старшим механиком. Стоят чинно и важно. «Дед» для торжественности даже китель надел с широкими шевронами на рукавах. А у второго механика в руке заметил большую белую эмалированную кружку, до краёв заполненную не то водой, не то спиртом. Я ж не знал подробностей крещения. Подумалось, если спирт, то труба дело, так как не пил тогда ещё, а после вахты вообще на ногах еле держался. «Дед» с важным видом подошёл и кричит мне в самое ухо, так как в машине шумно от работающих двигателей. Правда, дизеля сейчас пошумнее будут. Вот он мне и кричит:
– Шура, мы сейчас тебя крестить будем по морскому обычаю, и будешь ты тогда нашего духу человек, и никакая зараза или беда тебя уже так просто не застигнет. Для этого надо совершить два таинства или, другими словами, – выполнить всего два условия: поцеловать мотылёвый подшипник главного двигателя и тут же выпить кружку забортной воды. Готов?
– Готов, – говорю. А сам думаю, слава Богу, что не спирт.
Насчёт мотылёвого подшипника надо сказать отдельно. Дело в том, что на паровых машинах шатуны, прикреплённые к поршням, находятся снаружи, а не внутри, как в современных двигателях, и ходят они в такт работы поршней не только возвратнопоступательно, то есть вверх-вниз, но ещё и в стороны, да так размашисто, что того и гляди, чтоб он тебя своим «локтем» не задел, если рядом стоишь. В нижнем суставе этого локтя и находится мотылёвый подшипник, который постоянно нужно смазывать машинным маслом из маслёнки. Искусство для этого требовалось высшей категории, поскольку воронка для залива находилась на самом шатуне, пляшущем свой смертельный танец. И маслёнщик, – так раньше называли машинистов, – хотел он или нет, невольно втягивался в ритм этого языческого танца и начинал, приседая и извиваясь, вторить движениям шатуна и в нужный момент впрыскивал из большой маслёнки с загнутым вниз носиком нужную порцию масла. Одно неверное движение, маслёнку поддаст шатуном, и вся порция смазки будет на твоей голове. Так что машинисты и механики танцоры в этом смысле были непревзойдённые. Виртуозы своего дела. Со стороны посмотришь на них, дивишься. Буги-вуги – жалкая пародия на то, что выделывали они. Так что вся вахта проходила у них в ритме этого жуткого ритуального танца под аккомпанемент чухающего чудовища. А механик ещё умудрялся несколько раз за вахту определять температуру мотыля, таким образом контролируя его возможный перегрев. И делал он это ладонью. Ладонь может спокойно держать температуру в 70 градусов. А ежели температура выше, тогда начинает обжигать. Вот из этих установок и определялись градусы. Поди поймай эту мотовилу, чтоб тебя ненароком не защемило или не ударило по башке шатуном.
Тогда я всех тонкостей не знал, но почувствовал, что попал в ситуацию. Подшипник этот и рукой-то ловить опасно, а здесь надо губами. Стал я в позицию. Вся машинная челядь обступила меня, второй механик ближе всех и кружкой мне на маячащий передо мной мотылёвый подшипник показывает. Подумал я: «Долго буду приноравливаться, точно, по зубам меня этот «мотыль» звезданёт». Вытянул губы трубочкой как можно дальше и стал приближаться к «убийце». А здесь, как назло, ещё качнуло на левый борт, ну, я и приложился внезапно к железному локотку, да так, что в глазах потемнело. Очнулся, а мне тут же кружку подносят. Заглотил солёной водицы, глаза на лоб полезли, и во рту печёт. Оказывается, два верхних зуба выбило, и от соли десна саднить стала до боли, выть хотелось. И получалось, неизвестно, кто кого поцеловал: я мотылёвый подшипник или он меня. Но главное – выдержал. Лоб мне ещё напоследок тавотом помазали и сказали:
– Ну, теперь ты крещёный по всем правилам, и никакие напасти тебе уже не повредят. Принимаем тебя в наше братство пара, угля и тавота, и будь здоров.
И точно, после крещения у меня второе дыхание появилось, и сила непонятно откуда взялась. На вахтах уже не уставал так, «понедельником» шлаковые наросты за раз сбивал и расколачивал на куски. А к жаре уже через неделю привык, не хотелось из котельного отделения выходить. Пригрелся, что называется. А то, что меня крестили вторично – это, видно, не зря, так как во второй мой рейс такое случилось, что только чудо меня и спасло.
Шли мы тогда с грузом копры из Бангкока на Иокогаму. А далее наш путь лежал в Находку на капитальный ремонт винто-рулевой группы. В этот рейс я заменял ушедшего в отпуск «маслопупа» и числился уже машинистом машинного отделения. В машине, конечно, полегче и почище, чем в котельных. Ходишь себе на вахте промеж энергично двигающихся шатунов и любуешься слаженной работой отполированного до блеска железа, наблюдаешь за диковинным, будто живым механизмом, находящимся в непрестанном, целесообразном движении и толкающим наш пароход всё дальше и дальше по проложенному судьбой курсу.
ebooksa