Остались лишь шипящие ветки, моя застрявшая рука и лютый холод.
У меня стучали зубы. Я с тоской уставился на свою куртку, раскачивающуюся на ветке, и натянул футболку на колени.
Время шло. Взошла луна. Мне ничего не оставалось, кроме как дрожать и ждать.
Где-то, как я прикинул, около двух часов ночи, я стал подсчитывать. На табличке у въезда было написано, что библиотека откроется в понедельник в 10 утра.
Пятьдесят шесть часов, высчитал я.
Именно столько времени пройдёт, прежде чем кто-нибудь появится и поможет мне.
Пятьдесят шесть часов. Октябрьских часов. Голодных часов. Ледяных часов.
Мои уши и губы уже онемели. У меня уже болели пальцы на ногах. Я уже хотел пить.
Я пробовал подпрыгивать вверх и вниз. Я пробовал раскачиваться вперёд-назад.
Ничего не помогало.
Пятьдесят шесть часов, – с ужасом понял я.
Позже, когда я уже даже не чувствовал своего лица, я сдвинулся на бок и нащупал какую-то шишку в кармане.
Мой швейцарский армейский нож.
Не знаю, почему я не подумал о нём раньше. Может, потому, что я не доставал его, чтобы нацарапать свои инициалы. Я выудил его из кармана свободной рукой и зубами вытащил большое лезвие. Затем я направил его вниз и стал рубить цемент, надеясь отколоть его.
Это не сработало.
Я попытался крошить его, стараясь не подбираться слишком близко к своим пальцам. Но мой нож будто был сделан из пластика.
Я пытался использовать другие инструменты – маленькое лезвие, пилу по дереву, даже штопор.
Ничего не срабатывало. Мой нож не оставил даже следа.
Я закрыл глаза.
Я вспомнил, как выглядели эти тротуары, когда я впервые увидел их, с их сероватым свечением. Я вспомнил, как деревья заглушали мои крики и как отодвигалась ветка, когда я пытался дотянуться ногой до куртки.