Елена. У нее, кажется, был ангажемент!
Шервинский. Лена! Клянусь памятью покойной мамы, а также и папы — у нас ничего не было. Я ведь сирота.
Елена. Мне все равно. Мне неинтересны ваши грязные тайны. Важно другое: чтобы ты перестал хвастать и лгать. Единственный раз сказал правду, когда говорил про портсигар, и то никто не поверил, доказательство пришлось предъявлять. Фу!.. Срам… Срам…
Шервинский. Про портсигар я именно все наврал. Гетман мне его не дарил, не обнимал и не прослезился. Просто он его на столе забыл, а я его спрятал.
Елена. Стащил со стола?
Шервинский. Спрятал. Это историческая ценность.
Елена. Боже мой, этого еще недоставало! Дайте его сюда! (Отбирает портсигар и прячет.)
Шервинский. Леночка, папиросы там — мои.
Елена. Счастлив ваш бог, что вы догадались мне об этом сказать. А если бы я сама узнала?..
Шервинский. А как бы вы узнали?
Елена. Дикарь!
Шервинский. Вовсе нет. Леночка, я страшно изменился. Сам себя не узнаю, честное слово! Катастрофа на меня подействовала или смерть Алеши… Я теперь иной. А материально ты не беспокойся, Ленуша, я ведь — ого-го… Сегодня на дебюте спел, а директор мне говорит: «Вы, говорит, Леонид Юрьевич, изумительные надежды подаете. Вам бы, говорит, надо ехать в Москву, в Большой театр…» Подошел ко мне, обнял меня и…
Елена. И что?
Шервинский. И ничего… Пошел по коридору…
Елена. Неисправим!
Шервинский. Лена!
Елена. Что ж мы будем делать с Тальбергом?
Шервинский. Развод. Развод. Ты адрес его знаешь? Телеграмму ему и письмо о том, что все кончено! Кончено!
Елена. Ну хорошо! Скучно мне и одиноко. Тоскливо. Хорошо! Я согласна!
Шервинский. Ты победил, Галилеянин! Лена! (Поет.) И будешь ты царицей ми-и-и-ра… «Соль» чистое! (Указывает на портрет Тальберга.) Я требую выбросить его вон! Я его видеть не могу!