Филька протягивает леденцы на вытянутой руке, будто опасается подойти ближе. Смотрит на часы и по-взрослому сжимает губы.
— Ты где живешь? — спрашивает он мальчика. — Хочешь, вместе домой пойдем? Нам пора уже.
— Не, я лучше здесь останусь.
— Как это? Тебя же родители будут искать.
— Не будут. Сирота я.
Яна ежится от неловкости: она ненавидит, когда ее так называют, а этот мальчик так легко говорит сам о себе. Может, это потому, что она не настоящая сирота, у нее есть папа, а у этого мальчика, наверное, нет вообще никого. Папа говорит, что таких отдают в детдом (и Яну бы тоже отдали, если бы он не взял ее к себе). Понятно, почему мальчик не хочет идти в город. Его там, наверное, милиция поймает…
— Что, прямо ночевать здесь будешь? — восхищенно спрашивает Ольга.
— А что? Чай не зима. Только вот голодно… Вот если бы вы завтра пришли, хавки принесли какой-нибудь…
— Конечно, придем, — быстро отвечает Ольга. Ее глаза горят от восторга. «Тили-тили-тесто», — буркает Филька себе под нос, но его слышит только Яна.
— Побожись, — требует мальчик.
— Вот еще, божиться плохо, мне баба Нина говорила, что это грех, — упирается Ольга, а Яна спрашивает:
— Как это?
— Скажи: «ей-богу, приду».
— Ей-что? — теряется Яна, и мальчик хихикает, как будто провернул какую-то только ему понятную шутку. Настойчиво смотрит на Ольгу.
— Ну ладно, мы придем… обещаю… — бурчит она. Мальчик ждет, и Ольга еле слышно произносит: — Ей-богу, придем.
Пожав плечами, Яна отходит к воде и опускает в нее руки. Пальцы тут же немеют от холода. Яна трет песком въевшуюся в кожу кровь, и по воде разбегается переливчатая радужная пленка.
9
Отдаленный гул приближался, нарастал, — и вдруг превратился в раздирающий мозг грохот, заполнивший собой весь мир. Хищно вытянув черные лапы шасси, самолет ринулся прямо на Филиппа. Он летел так низко, что можно было рассмотреть заклепки на сероватом брюхе. Филипп с воплем повалился на землю, зажимая ладонями уши, уверенный, что его барабанные перепонки лопнут, а череп взорвется, что шасси сейчас пройдутся прямо по спине, ломая позвоночник и выдавливая кишки. Может быть, шасси того самого самолета, которым прилетела Яна.
Вихрь дернул за волосы, обдал вонью топлива и умчался, унося с собой грохот. Пару минут Филипп просто лежал лицом вниз, вдыхая острый аромат прошлогодней листвы, устилавшей обочину, ощущая, как твердая шишечка ольхи вдавливается в щеку. Лежал, пока липкая сырость не пробралась сквозь одежду, противно холодя тело. Только тогда Филипп поднялся — и даже нашел в себе силы усмехнуться. Санаторий находился на полпути между городом и аэропортом, и взлетающие или заходящие на посадку самолеты частенько заставляли дребезжать стекла в окнах и прерывали разговоры — приходилось либо орать, либо сидеть в неловком молчании, пока грохот не стихнет. Но до сих пор Филипп ни разу не слышал садящийся самолет вот так, стоя на дороге, без защиты крыши и стен. Без защиты, которую давал санаторий.
Филипп отряхнул с колен мягкие ошметки прелых листьев и сухие травинки, почесал клетчатый отпечаток шишечки на щеке, и, хромая, снова зашагал вдоль трассы. Медлить было нельзя — он и так слишком задержался, воруя одежду и уворачиваясь от самолетов. Ночью в палату пришел Ворона, сказал, что Послание передано и принято. В любое другое время Филипп остался бы в санатории и, может, даже согласился бы пить таблетки. Но сейчас ему кровь из носу надо было вернуться в город.
ebooksa