— Я-то знаю, — ответил Раздабаров. — Но вот они думают иначе. Они, понимаешь ли, надеются, что ты согласишься на их уговоры. Потому что ты сидишь в лагере. Срок у тебя долгий. И упекла тебя в лагерь советская власть. Значит, ты на нее в обиде. А коль в обиде, то ты желаешь ей отомстить. Как? Например, взорвать мост или тоннель на Транссибе. И потому уговорить тебя на это проще простого. Плюс к тому же обещанные деньги и документы. Вот такой у них на тебя расчет. Ну, и на всех прочих блатных, конечно же.
— У них — это у кого же? — уточнил Подкова, хотя уже прекрасно понял, о ком идет речь.
— А ты поразмысли сам, — сказал Лыков. — Кому железная дорога поперек горла? Кто спит и видит, как бы ее взорвать?
— Допустим, это понятно, — сказал Подкова. — Фашисты… Но откуда им взяться здесь, в Сибири? Сюда не долетишь ни на каких самолетах…
— Правильно мыслишь, — сказал Лыков. — Неоткуда им тут взяться. Фашистов нет, а вот их агентам почему бы и не быть? Уж замаскированному-то агенту добраться в здешние края можно. Скажем, под видом какого-нибудь спеца или начальника лагеря. Почему бы и нет?
При словах «начальник лагеря» Подкова поднял голову и внимательно посмотрел вначале на Раздабарова, а затем — на Лыкова. Они оба спокойно выдержали этот испытующий взгляд Подковы.
— Пусть будет так, но я блатной. Я никогда не возьму в руки бомбу, или что там они попытаются мне всучить. Разве они этого не знают?
— Может, и не знают, — сказал Раздабаров. — План-то, похоже, разрабатывали фашисты. Откуда им ведомы все тонкости твоей воровской психологии? А может, и ведомы, кто их знает? Потому-то они и рассчитывают на то, что ты на советскую власть в обиде. А обида плохой советчик. Она делает человека слепым. Даже если этот человек вор в законе. Разве не так?
— Я все равно откажусь! — сказал Подкова. — Да и другие блатные тоже. Мы не воюем против советской власти с бомбами в руках. И если нам кто-то попытается всучить бомбу, то мы ему обоснуем, что и как. Доходчиво разъясним, что мы в этом случае — на стороне советской власти, а не на стороне фашистов. Уж мы подыщем слова, чтобы им все это аргументировать! Кем бы они ни были.
— Хорошие слова ты сейчас сказал, Подкова! — одобрительно произнес Лыков. — Правильные слова. А только… Ты откажешься, а они тут же тебя и ликвидируют.
— Это как же так? — В голосе Подковы послышалось удивление.
— Да вот так, — сказал Афанасий. — Допустим, как того же оперуполномоченного или как-то иначе. Тебе-то, по большому счету, какая разница? Для чего им оставлять тебя в живых, коль ты откажешься взять в руки бомбу? Ведь ты видел их лица, ты для них свидетель. Зачем им свидетели?
— Ну, не так я и прост, чтобы меня прирезать, — назидательно произнес Подкова, но в этой нарочитой назидательности угадывалась и растерянность. И Лыков с Раздабаровым ее уловили.
— Так ведь и они ребята непростые, — сказал Раздабаров. — Вот — зарезали оперуполномоченного. Я уже и не говорю о пятерых его осведомителях… Вот ведь какое дело! И поди гадай, кто окажется ловчее в таком-то деле — они или ты. Все мы слеплены из одного и того же теста…
— Да кто они-то? — Впервые за все время разговора Подкова повысил голос. — Политические, что ли? Бытовики? Лагерные вертухаи?
— Вот этого мы пока и сами в точности не знаем, — ответил Раздабаров. — Может так статься, что и те, и другие, и третьи. Все, кроме блатных. Вот кто к тебе подходил с разговором? Что ты прочитал на его роже и в его душе? Он бытовик? Политический? Лагерный контролер?
— Вот что, братва лихая! — с расстановкой произнес Подкова. — Вы погодите-ка со своими вопросами. Прежде мне надо разобраться. А чтобы разобраться, мне нужно знать, кто вы такие на самом деле. Только не свистите мне, что вы заключенные-блатные. Не поверю. Я и раньше не слишком доверял твоим рассказам на польскую тему, — Подкова глянул на Раздабарова, — ну, а уж теперь-то и подавно. Не походите вы по замазке на блатных, как бы вы ни старались. Ну, так кто же вы такие? Откуда взялись? Почему на вас арестантские робы?
— А сам-то ты что думаешь на эту тему? — спросил Лыков.
— Думать можно разное, — сказал Подкова. — Да только думка — это не доказательство.
— Да ведь и слова — тоже не доказательство, — возразил Раздабаров. — Мало ли что можно сказать!