Нет, Сергея Бражникова не так легко сбить. Он по-прежнему стоит смирно, руки по швам, и, если лейтенант скомандует «Кругом марш!», он выполнит эту команду. Беспрекословно. И все же он ни чуточки не сомневается в своем праве вести этот, как он уверен, необходимый для них обоих (для него и для лейтенанта) разговор.
— Разрешите, товарищ лейтенант! Я не собираюсь говорить о ваших служебных обязанностях. Не хочу. И не имею права. А вот комсомольские обязанности...
— Нет, — резко прервал его лейтенант. — Нет. — Он почему-то сразу догадался, что Бражников будет говорить о том неряшливом солдате. «Они, кажется, друзья, я их несколько раз видел вместе. Ну, нет, не бывать этому. Не позволю. Сейчас поставлю на свое место этого зарвавшегося комсорга».
Никогда еще Геннадию Громову не хотелось выказать свою власть так, как сейчас.
Но лейтенант Громов так и не обрушил на рядового Бражникова свой гнев. Что-то не позволило ему это сделать. Какая-то сила. Она не в нем, не в Громове, была, эта сила, она исходила от Бражникова, от его чуть-чуть скуластого, несколько грубоватого и совершенно спокойного лица, от его серых, не очень выразительных, но тоже удивительно спокойных глаз, от всей его мужественной, преисполненной человеческого достоинства осанки. Да, это сила. С ней приходится считаться. Как-то само собой пришло определение: «Хозяин. Он держится как хозяин. Ах, черт побери! Может, он даже думает, что не он у меня служит, а я у него? Ну, это мы еще посмотрим, кто у кого служит. Нет, кричать я на него не буду. И командовать сейчас не буду».
— Ошибаетесь, товарищ Бражников, — все тем же тоном, внешне сдержанно, даже подчеркнуто вежливо сказал Громов. — Уверяю вас, ошибаетесь. Я знаю, о чем вы хотите сказать. И это имеет прямое отношение к моим служебным обязанностям и правам. Вот так, товарищ Бражников. Я могу запретить вам продолжать этот разговор. Могу. Имею право. Больше того, я обязан это сделать. Понятно? Но мне просто интересно... интересно посмотреть, как далеко вы шагнете через границу дозволенного.
Бражников промолчал. «Ну что с ним говорить! — с внезапной усталостью и с какой-то неожиданной тоской подумал Сергей. — Напрасно я это затеял. Какое мне дело до этого человека? В няньки я, что ли, ко всем нанялся?»
— Молчите? — спросил Громов.
— Так точно, молчу, товарищ лейтенант.
— Почему же? Я вам разрешил — говорите. Ну, воля ваша. Молчание, говорят, тоже есть критика. И вот что — почаще заглядывайте в уставы. А может, вы их уже знаете?
В этих последних словах Громова неприкрыто прозвучала угроза, но Сергей замешкался с ответом не потому, что испугался. Нет. Он самого себя спросил: знаю я уставы? И ответил: еще не знаю. Он читал их каждый день, многие параграфы уже заучил наизусть, но они еще не переплавились в его сознании. Во многом Бражников уже стал настоящим солдатом, но многое еще в нем было от прежнего, доармейского Сергея — проходчика, шахтера, человека гордой и независимой профессии.
— Уставы я изучаю, товарищ лейтенант, — сказал Сергей.
— И что вы в них поняли?
— Я понял, каким должен быть солдат. К чему он обязан стремиться. Так в уставе, товарищ лейтенант, и сказано: «должен быть». И я так понимаю: таким он должен сам воспитаться, таким его должны воспитать. И еще я понял, товарищ лейтенант, что воспитание солдата — нелегкое дело. Взять хотя бы Сафонова. Того самого...
Этого Громов уже стерпеть не мог:
— Сафонова я сделаю солдатом. И цацкаться с ним не буду. Нет. И душеспасительные разговоры с ним тоже вести не буду. Я буду требовать. И от него. И от вас. И от всех своих подчиненных. Строго требовать. По уставу. Требовать и приказывать. Вот и все. Понятно?
— Так точно, понятно, товарищ лейтенант.
— Рад за вас. Значит, мы с пользой для дела побеседовали. А что касается души человеческой — с удовольствием потолкую с вами об этом на досуге. Правда, мне это ни к чему. Я же не комсомольский работник. Я только командир. — Громов взглянул на часы. — Вот так, товарищ Бражников.
— Разрешите идти, товарищ лейтенант?
— Да, идите.
ebooksa