Солдат, сын солдата. Часы командарма

22
18
20
22
24
26
28
30

Все смеялись до упаду, а Яранцев страшно обиделся. Еще бы! Этот клоун Селезнев изображает его, Яранцева, дурачком, простаком и, что хуже всего, явным паникером. Ну, зачем он врет, будто Гриша сказал ему, что старик стопроцентный иностранный шпион и что в рогах его козы размещена рация, а также кино- и фотоаппаратура.

Такое придумать?!

Ну, погоди!

Вслух он, конечно, этого не сказал. Бросил только ничего не значащее: «Силен!» И все, насмеявшись вдосталь, решили, что инцидент исчерпан. Кто-то даже похвалил Яранцева: «Молодец, парень, шутки понимаешь». И Селезнев обрадовался, что все сошло хорошо.

— Ну, да это, конечно, только шутка, юмореска, — сказал он, довольный.

«Я тебе покажу, как со мной шутить», — твердо решил Гриша. И показал.

Каждый вечер перед сном Селезнев обычно дольше других задерживался в умывалке — он проделывал какую-то особую водную процедуру, по какой-то особой, где-то вычитанной системе.

Яранцев не преминул воспользоваться этим обстоятельством.

— Минуточку внимания, господин клоун, — сказал Гриша, когда они остались одни в умывалке. — Видите ли, я присутствовал на вашем удивительном представлении без билета, а я привык за все платить. Словом, получайте! — И врезал. Правой, крепенько так, с размаху врезал Селезневу по левой скуле. И тут же Гриша почувствовал, что сейчас на него обрушится страшный, сокрушительный удар. И не просто какой-нибудь, а по всем правилам боксерской науки и техники. Такой удар, после которого «брык с копыт» и, считай хоть до тридцати, — не поднимешься. Кстати, слово «почувствовал» — не обмолвка, потому что Гриша действительно сначала только почувствовал опасность (должно быть, о ней сигнализировало какое-то особое атавистическое устройство) и только затем уже увидел, как Селезнев мгновенно принял боксерскую стойку: левой рукой прикрыл голову, а правую, согнув в локте, чуть отвел назад.

Кулак свой Селезнев нацелил Грише в подбородок, и было совершенно ясно, что от удара уже не укрыться, не увернуться.

Но Селезнев не ударил, а, напротив, рассмеялся.

— А у тебя отличная реакция, — сказал он, смеясь, и опустил левую руку. — Ты сразу весь сжался в комок, как еж, только безыгольчатый.

— Смеешься! Ты еще смеешься!

Гриша рассвирепел.

— А ну, давай, давай! — закричал он, теряя над собой контроль.

— Да ты псих, что ли? — удивился Селезнев. — Ну, чего ты кричишь, услышат.

— Плевать, пусть услышат, — сказал Гриша.

— А ты не плюйся, нехорошо. Лучше водички холодной испей, она успокаивает, — сказал Селезнев, опуская правую руку и разжимая сжатые до этого в кулак пальцы.

— Не смей издеваться, слышишь?

— Слышу, не глухой. Но и ты меня послушай: драки не будет. И не провоцируй меня, не получится.