Круча

Пересветов отвечал — «хорошо».

— Слушайте, Пересветов, — сказал Сталин, — а почему бы вам не остаться в Ленинграде? Товарищи вас там уже знают, введут вас на ближайшей конференции в губком. Подберут партийную работу, на которой вы будете расти. Дадут вам агитпропом заведовать. Не век же вам сидеть в редакциях.

— Я не чувствую себя подготовленным к другой работе, товарищ Сталин, кроме журналистской, педагогической и научной. В последнее время надумал писать кое-что против «австро-марксистов», а в институте за мной еще выпускная работа о столыпинском времени числится…

— Все это хорошо, — нетерпеливо перебил Сталин, — но теоретически грамотные работники нужны и в местных организациях. Что вы так цепляетесь за Москву?

— Я не цепляюсь, ЦК может отправить меня в любое место, но я не чувствую склонности к другой работе… На организационной я никогда не был.

— Ну, как хотите, — помедлив, сказал в трубку Сталин. — А ленинградцы, вероятно, провели бы вас делегатом на съезд партии. Со временем вам не была бы закрыта дорога и в состав ЦК. Нам нужны молодые теоретики.

— Я благодарен вам, Иосиф Виссарионович, но я боюсь не оправдать доверия товарищей… Интерес к теории у меня преобладает, я считаю, что тут могу больше всего сделать для партии. В практических же делах легко могу оказаться профаном.

— Ну, как хотите, — сухо повторил Сталин и попросил передать трубку Марии Ильиничне.

Когда они поговорили, она по внутреннему телефону пригласила к себе заведующего международным отделом газеты, а затем поинтересовалась у Кости, что такое Сталин ему предлагал, и заметила:

— Что же вы отказались? Справились бы. Что вы скромничаете?

— Справился бы или нет, не знаю, — волнуясь отвечал Костя, — но поймите меня! В двадцать втором году я поступаю в институт изучать историю России. В двадцать третьем меня отрывает партийная дискуссия. В двадцать четвертом — «Правда»!.. Потом меня выбивает из колеи эта затяжная ссора с Бухариным. В двадцать пятом году занялся было наконец институтской книгой, и вдруг — бах! — новая дискуссия, меня посылают в Ленинград. Правда, обещают после Ленинграда какой-то роздых. И вот теперь как снег на голову это предложение об агитпропской работе! Зачем же я тогда шел в институт? Я понимаю, не такое время, чтобы каждый работал, где он хочет, — но есть же целесообразность!

— По-своему вы правы, — согласилась Мария Ильинична. — Но Сталин… он когда-нибудь может вам ваш отказ припомнить.

— Ну что вы! — усомнился Костя. — Что же такого я сделал? Я ведь не отказался подчиниться ЦК, я только просил не переводить меня на другую работу. Неужели он может на меня обидеться? За что же?

— Он, знаете, такой…

В дверях вежливо спросили:

— Можно?

Вошел высокий пожилой мужчина с добрым и умным взглядом, в очках, с лысинкой, опоясанной кустоватыми седыми кудрями. Косте он напоминал чем-то Марка Твена. Это был опытный старый журналист. С Пересветовым он приветливо поздоровался, а Мария Ильинична с ним сегодня уже виделась и теперь лишь показала ему место на диване рядом с Костей. Дав им переброситься несколькими фразами, она вымолвила:

— Звонил Сталин. Осведомлялся, почему до сих пор в газете не появляются статьи, о которых шла речь на прошлой неделе.

Заведующий отделом объяснил, что статьи будут готовы через несколько дней.

— Примерно так и я отвечала. А он выслушал и знаете что мне про вас говорит? — Мария Ильинична мельком улыбнулась в сторону Кости. — «Может быть, говорит, ему надоела работа в «Правде»?»