— А хотя бы и меня, не откажусь, — огрызнулся Лучков…
…Всюду ленинградские партколлективы обновляли свое руководство. В первой половине февраля чрезвычайная XXIII губконференция выбрала новый губком партии. Секретарем губкома избран был Киров. Остался в Ленинграде и вошел в губком Афонин, которому поручили заведование отделом пропаганды.
По отъезде Скворцова-Степанова «Ленинградскую правду» редактировала коллегия, в которую вошел Пересветов. Он наезжал в Москву, где за ним остались два семинара подготовительного отделения института. Удавалось ему выкраивать время и для продолжения работы над политической характеристикой России времен Столыпина.
Костя очень жалел, что так скоро пришлось расстаться со Скворцовым-Степановым. До дня его отъезда они продолжали вместе «питаться» в ресторане гостиницы и засиживались за столом, толкуя на разные темы. Переводчик «Капитала», автор написанной по поручению Ленина знаменитой книги об электрификации России и многих других экономических, философских, исторических, антирелигиозных книг, Иван Иванович, отличаясь большой душевностью, умел не обижаться на «зубастого красного профессора», когда они схватывались по вопросам философских дискуссий, в которых старый революционер и на склоне своих лет продолжал участвовать.
Шел месяц за месяцем. В апреле Ольга написала Косте, что Плетнева, узнав, что Степан все эти три года поддерживал фракционную связь с оппозиционерами, окончательно порвала с ним.
«Она ему сказала: «С двурушником я жить не буду». Но чего это ей стоило, ты можешь себе представить, — писала Оля. — Ты знаешь, как Тася его любит. Да и Степан… Да ведь и дочка у них!..»
Как раз в это время, на апрельском пленуме ЦК 1926 года, обе оппозиции, «старая» и «новая», возобновили борьбу с партией и выступили единым фронтом, взаимно «простив» ошибки, за которые они еще вчера так бранили друг друга. Начинался их новый оппозиционный «тур».
Летом в Москве появился, после долгого отсутствия, Саша Михайлов. Он в Свердловске преподавал диалектический материализм, как и на Дальнем Востоке до института. Уехав из Москвы, Саша изредка писал Оле (не Косте). В его письмах проскальзывал порой оттенок нежности, которого она старалась не замечать.
Михайлов пришел к Лесниковой в райком перед концом рабочего дня.
— Что-то я у вас Туровцева больше не вижу, — пошутил он. — Бывало, тут все бегает из комнаты в комнату…
Секретарем райкома на Красной Пресне давно был уже не Туровцев, — он примкнул к «новой оппозиции», и его еще до XIV съезда райком переизбрал. Но сейчас Сашино замечание приобретало злободневность по особой причине. На июльском пленуме Зиновьев и Каменев выступили в тесном «оппозиционном блоке» с Троцким, пытаясь навязать партии, под флагом «сверхиндустриализма», повышение отпускных цен на промтовары и увеличение сельхозналога. Этим же летом неожиданно вскрылись оппозиционные дела Туровцева. В лесу, под Москвой, он и другие «новые оппозиционеры» организовали нелегальное собрание. Туровцев не был исключен из партии лишь во внимание к его революционному прошлому. Он получил строгий выговор с предупреждением с запретом на два года занимать ответственные посты. Зиновьева, к которому вели нити фракционной работы, ЦК вывел из Политбюро.
— К ним очень мягко отнеслись, — заметила Саше Ольга. — На первый раз даже из партии не исключили. Самое противное, что эти новоявленные «лесные братья» долго не сознавались, в ЦКК пришлось их уличать, как мелких воришек. Лгать партийным органам! Большего падения для члена партии я себе не представляю. Нашкодил, так умей, по крайней мере, честно ответ держать.
— Уж кого-кого, — говорил Саша, — а Туровцева я представить себе не мог в оппозиции. Уж, кажется, такой законник, стопроцентный цекист.
— Буквоед он был, — сказала Ольга. — «Ленинизм» Зиновьева принес в райком, нам показывать, так раскрывал, точно евангелие.
— Смотри, какой он прыткий! В кабинет к себе впускал без доклада, а в лесу вокруг оппозиционного сборища патрули выставил, чтобы никто без пароля не пробрался. Я тебе еще три года тому назад сказал, что он бюрократ. Помнишь? А ты его защищала. Зааппаратилась!
— Это ты у нас больно задемократился! — в тон ему отвечала Ольга. — Скажи-ка лучше, как ты сам? Продолжаешь все еще «жалеть» Троцкого?
— Перестал. Как он эту свою «перманентную революцию» вынул из архива, так в моих глазах погиб. А «новая оппозиция» погибла, как только на его позиции стала. Ведь я не за ним шел, ты знаешь. Просто не люблю, когда люди привыкают, чтобы за них начальство думало. Бюрократизм ненавижу, ну и решил, что перегнуть немножко в борьбе с ним палку — худо не будет. Насчет свободы группировок маленько ошибку давал… Ты что, хочешь, чтобы я тебе, аппаратчице, об этом письменное заявление подал?
— Ладно, без заявлений обойдусь. Я всегда считала, что голова у тебя хорошая, только в ней завихрения бывают.
— Что ж, завихрение в голове — тоже движение мысли.
— Тоже верно, — добродушно согласилась «аппаратчица». — Только смотря в какую сторону завихрение… Сашенька, ты посиди минут пять, вот тебе сегодняшние газеты. Мне в секретариат надо зайти.
ebooksa