Счастливчики

Мохнатый презрительно хохотнул, но сел. Ему трудно было сидеть на месте, не оставляло ощущение, что он должен что-то сделать. Он не знал, что именно, но энергия била через край, и он готов был сделать что угодно, если Лопес или Рауль его попросят. Но Лопес и Рауль молчали, курили, и Атилио чувствовал смутное разочарование. В конечном счете старики и фараоны своего добились, срамотища, будь здесь Медрано, уверен, им бы верха не взять.

— Какой ты весь из себя нервный, — сказала донья Росита. — Мало тебе, видать, вчерашних проделок. Погляди на Нелли, погляди. Да тебе бы со стыда сгореть — как она, бедняжка, из-за тебя вчера вся исстрадалась. В жизни не видела, чтобы столько плакали, право же. Ой, донья Пепа, дети — наш крест, уж поверьте. Как мы там хорошо устроились в каюте, и все-то из чистого дерева, и сеньор Порриньо такой забавный, и надо же было этим сорвиголовам впутаться в историю.

— Хватит, мама, — попросил Мохнатый, выдергивая волос, выросший на пальце.

— Мама твоя правильно говорит, — слабым голосом сказала Нелли. — Разве не понимаешь, — они тебя заманили, инспектор сам сказал. Внушили тебе, а ты и рад стараться…

Мохнатый резко выпрямился, как будто ему вонзили булавку.

— Дак ты хочешь со мной под венец или нет? — завопил он. — Сколько раз объяснять тебе, что случилось, балда безмозглая?

Нелли залилась слезами, но хорошо, что шумели моторы и усталым пассажирам было не до нее. Мохнатый пожалел, что вспылил, и сердито отвернулся к окну — смотреть на Буэнос-Айрес. Уже подлетали, самолет немного накренился, стали видны трубы электрической компании, порт, внизу проплывали и исчезали строения, колеблясь и дрожа в дымном, раскаленном воздухе полудня. «А какую мы пиццу закажем с Умберто и Русито, — подумал Мохнатый. — Вот чего не было на судне, того не было, надо сказать правду».

* * *

— Будьте добры, сеньора, — сказал лощеный полицейский офицер.

Сеньора Трехо с любезной улыбкой взяла самопишущую ручку и поставила свою подпись внизу листа, на котором уже значились десять или двенадцать подписей.

— Вы, сеньор, — сказал офицер.

— Я это не подпишу, — сказал Лопес.

— Я — тоже, — сказал Рауль.

— Очень хорошо, сеньоры. А вы, сеньора?

— Нет, не подпишу, — сказала Клаудиа.

— И я — тоже, — сказала Паула, улыбаясь офицеру своей особой улыбкой. Офицер повернулся к инспектору и что-то сказал. Инспектор показал ему список с именами, родом занятий и адресами пассажиров. Офицер вынул красный карандаш и подчеркнул несколько фамилий.

— Сеньоры, вы можете покинуть порт, — сказал он, щелкнув каблуками. — Такси и багаж ждут вас у дверей.

Клаудиа и Персио вышли, ведя за руку Хорхе. Густой влажный жар от реки и запахи порта вызвали у Клаудии отвращение; она отерла лоб рукой. Да, Хуан Баутиста Альберди, к семисотым номерам. Она попрощалась с Паулой и Лопесом возле такси, помахала рукой Раулю. Да, ее телефон есть в телефонной книге, на фамилию Леубаум.

Лопес пообещал Хорхе прийти как-нибудь с калейдоскопом, о котором Хорхе давно мечтал. Такси отъехало, увозя и Персио, казалось, полусонного.

— Ну что ж, нас, как видите, выпустили, — сказал Рауль. — Какое-то время, наверное, последят за нами, а потом… Они свое дело знают. Нас им опасаться нечего. Я, например, первый начну задавать себе вопрос, что я должен делать и когда это делать. И столько раз себе его задам, что в конце концов… Ну что, едем в одном такси, прелестная парочка?

— Конечно, — сказала Паула. — Я уже велела погрузить в него твои вещи.