И молча вернулся обратно к надписи на стене.
«Меня убиват Г».
– Идиот… – ругнулся Кошкин.
– Да, Степан Егорович, безусловно это моя вина, я обязан был убедиться наверняка…
– Да не вы идиот, а я! – Кошкин нервно взъерошил волосы у себя на голове. – Я же читал дневники, и в нем действительно полно подсказок!
Не договорив, Кошкин подхватил лампу и бросился в узкий проход, соединявший садовницкую с хозяйским домом. Проход заканчивался запертой решеткой и был сейчас совершенно темным, двигаться приходилось почти на ощупь. Однако Кошкин помнил, что в нем есть дверь в винный погреб – туда он и торопился попасть.
Расставив лампы так, чтобы осветить винные полки, Кошкин, а вслед за ним и Воробьев, принялись перебирать бутыли одну за другой. Воробьев, правда, еще не знал, что они ищут – и Кошкин стал объяснять:
– «Губернаторское»! Вино, на котором разбогатела ее родня. Вдова Соболева то и дело упоминает его в дневниках, упоминает, что ненавидит сей напиток, и что у нее от него болит голова. А несколько раз, ей-Богу, она так и писала: «Меня убивает „Губернаторское“»! Алла Соболева и впрямь незаурядная дама: на стене она указала не имя убийцы – она указала, где искать подсказку! Записку, должно быть! Ведь на стене многого не напишешь. И, потом, у нее не было уверенности, что ее убийца попросту не сотрет надпись, если та покажется ему опасной.
– Полагаете, Алла Соболева освободила бутылку из-под «Губернаторского» и спрятала записку в нее? – недоверчиво уточнил Воробьев.
– Она любила в юности книги про море и пиратов. Думаю, она могла бы, да.
Стеллажей было немало, и бутылки стояли на них в несколько рядов – а Кошкин был уверен, что Алла спрятала ту самую бутылку подальше, чтобы она не попалась на глаза просто так. И когда Воробьев зорким глазом заметил, что на некоторых местами отсутствует пыль – то есть их брали в руки не так давно – уверенности лишь прибавилось. А потом… Воробьев схватил с полки очередную бутыль и замер:
– Эта легкая… и там не вино! – потряс над ухом, и даже Кошкин услышал, как что-то крохотное бьется о стекло изнутри.
Внутри и правда была записка.
Чтобы добыть ее, бутылку пришлось разбить, но это того стоило. Крупные неровные буквы, не столько написанные, сколько выдавленные гранями алмаза на обрывке газеты. Иных материалов для письма у Аллы попросту не было. Да и света почти не было.
Записка содержала всего несколько фраз. Коротких, но емких.
«Не вините ни в чем бедную девочку. Я ее прощаю и молюсь за нее, покуда жива. Главное – уберегите Александра. Кольцо не давайте Денису, отдайте батюшке».
– Снова Александр… – пробормотал Воробьев, склонившийся над запиской вслед за Кошкиным. – И какое еще кольцо?!
– Думаю, то самое, которое мы нашли в пыли под шкафом. Соболева пыталась его спрятать таким образом. Но вот какому батюшке она просит его отдать? Ведь не Якову Бернштейну – а своему духовному отцу, вероятно? Настоятелю храма в Старой деревне?
Воробьев отвлекся от записки, хмыкнул и обронил:
– А ведь Нюра, вдова Глебова, упоминала как-то, будто видела, что Алла Соболева пыталась всучить какое-то кольцо батюшке в той самой церкви! Я не говорил вам, Степан Егорович?
ebooksa