Конформистские тенденции, свойственные большинству психоаналитиков, нашли наибольшее выражение в деятельности школы, которую я буду обсуждать более подробно, потому что она стала самой влиятельной и престижной в психоаналитическом движении: а именно – Эго-психологии. Эта школа была основана и продвигалась группой психоаналитиков[14], которые совместно развивали систему, задачей которой было дополнение классической теории, хотя они и признавали уже достигнутое.
Эго-психологи получили название в силу того факта, что привлекли внимание к теории Эго в отличие от занимавшего центральное место в системе Фрейда Ид – иррациональных страстей, мотивирующих человека, но им не осознаваемых. Интерес к Эго имеет респектабельное происхождение. Особенно с тех пор, как фрейдовское деление на Ид – Эго – Супер-Эго заменило прежнюю дихотомию: бессознательное – сознание, концепция Эго стала центральной в психоаналитической теории. Изменение Фрейдом терминологии и в определенной мере содержания были вызваны, среди других факторов, открытием бессознательных элементов Эго, что делало прежнее деление несколько устаревшим. Книга «Эго и механизмы защиты» (1964) Анны Фрейд стала еще одним основанием для утверждения, что Эго-психология есть продукт естественного развития, корни которого уходят в классическую фрейдовскую теорию.
Эго-психологи подчеркивали, что работа Анны Фрейд ни в коей мере не была первым заявлением об их позиции. Эго-психология была следствием ранних исследований Фрейда бессознательных аспектов функционирования Эго. Впрочем, несмотря на правильность цитат, благодаря которым Фрейд может считаться отцом Эго-психологии, такое утверждение не настолько правомерно, как кажется Хартману и членам его группы. Хотя Фрейд проявлял все больший интерес к Эго, центром его аналитической психологии оставались бессознательные устремления, мотивирующие поведение, и по этой причине он был и всегда оставался «Ид-психологом».
Появление Эго-психологии связано со статьей, написанной Хайнцем Хартманом в 1939 году, через год после смерти Фрейда. В этой статье – «Эго-психология и проблема адаптации»[15] – Хартман заложил основы новой системы, сосредоточившись на процессе адаптации. Он ясно сформулировал цель такого пересмотра. Психоанализ «начался с изучения патологии и феноменов на границе нормальной психологии и психопатологии. В то время в центре внимания находились Ид и инстинктивные побуждения. В настоящее время мы больше не сомневаемся, что психоанализ может претендовать на звание
Эта новое значение психоанализа как общей психологии заставило Эго-психологию сосредоточиться на феноменах, игнорировавшихся прежними психоаналитиками и которым в последние годы уделялось мало внимания, т. е. «тем процессам и механизмам работы психического аппарата, которые вели к успешной адаптации». Положение, которое стало основой дальнейшего развития Эго-психологии, заключается в том, что не всякая адаптация к окружающей среде, не всякое научение и взросление являются конфликтом; развитие восприятия, намерений, предметное и языковое мышление, феномен вспоминания, продуктивность, фазы моторного развития (хватание, ползание, ходьба), взросление, процессы научения происходят вне конфликта. Хартман предложил условный термин «свободная от конфликтов Эго-сфера» для того набора функций, которые в каждый данный момент проявляются за пределами психических конфликтов. Эго-психология подчеркивала роль воли и «десексуализированной» либидозной и «деагрессивной» разрушительной энергии, дающих Эго энергию для выполнения его функций, включая проявление воли[16]. Эти концепции привели к смещению внимания от фрейдовского акцента на иррациональных силах, определяющих волю и ограничивающих функционирование Эго; такой взгляд на Ид и Эго означал еще более фундаментальное расхождение с позицией Фрейда, который рассматривал Ид как неструктурированный «котел страстей». Б. Джил предположил, с одобрения большинства Эго-психологов, что Ид обладает структурой, и если не логикой, то по крайней мере до-логикой. Эго и Ид больше не рассматривались как противоположности; они являлись континуумом. Отсюда следовало, что принятая Фрейдом дихотомия между принципами удовольствия и реальности, свободной и связанной энергией, первичными и вторичными процессами также представляет собой континуум. Они, как и Эго и Ид, стали рассматриваться как иерархический континуум сил и структур, существующий на всех уровнях иерархии. Такое представление о континууме приводило к исчезновению элемента диалектики из фрейдовской концепции. Основное утверждение Фрейда здесь, как и во всем, заключалось в существовании
Конформистский характер Эго-психологии еще более ясно виден из пересмотра Эго-психологами принципиальных целей Фрейда, чем из этих тонких теоретических рассуждений. Фрейд дает смелую и поэтическую формулировку своего представления о цели терапии и о развитии человека: «Там, где было Ид, должно стать Эго». Таково выражение веры Фрейда в разум; это смысл существования его метода – освободить человека, сделав бессознательное осознанным. Хартман же утверждал, что слова Фрейда были «неверно поняты»: «Это не означает, что когда-либо существовал или будет существовать всецело рациональный человек; предполагается только существование культурно-исторической тенденции и терапевтической цели».
Это позитивистская версия радикальной цели. Утверждение, что никогда не было и никогда не будет всецело рационального человека, есть описание тенденции, которая становится трюизмом в силу трактовки слова «всецело». Для Фрейда значение имело не
Та же конформистская тенденция просматривается в высказывании Хартмана насчет концепции психического здоровья. Хартман критикует тех, кто «делает поспешные заявления о качествах “идеального здоровья”» и утверждает, что они «недооценивают как огромное разнообразие личностей, которые должны, с практической точки зрения, считаться здоровыми, так и многие личностные типы, необходимые обществу».
Что понимается под «с практической точки зрения»? Судя по туманности языка, Хартман обходит одну из самых значительных проблем в нашей области – двойственность понятия «психическое здоровье». Одно значение относится к функционированию психики как таковой; я называю это «гуманистической» концепцией, поскольку в центре ее стоит человек. Другое значение в формулировке Фрейда предполагает способность любить и трудиться; оно выглядит несколько общим, но ясно утверждает: человек, полный ненависти и разрушительности, неспособный любить, не может быть назван здоровым. В более специальных терминах Фрейд не стал бы говорить о человеке, более или менее регрессировавшем до анально-садистского уровня, как о «здоровом». Однако разве не мог бы такой индивид успешно функционировать в обществе определенного типа? Разве не действовал садист вполне эффективно в нацистской системе, в то время как любящий человек оказался бы совершенно неприспособленным? Разве отчужденный индивид, лишенный любви и чувства идентичности, не лучше приспособлен к современному технологическому обществу, чем восприимчивый, глубоко чувствующий человек? Говоря о здоровье в больном обществе, приходится использовать концепцию здоровья в социологическом смысле – в смысле адаптации к обществу. Проблема заключается именно в конфликте между «здоровьем» в гуманистических терминах и «здоровьем» в терминах социальных; человек может успешно функционировать в больном обществе как раз потому, что он болен в гуманистическом смысле. Таким образом, слова «с практической точки зрения» предполагают, что если данная личность желательна для общества, человек должен быть признан здоровым в психоаналитическом смысле.
Здесь Хартман устранил самый важный – и самый радикальный – элемент системы Фрейда: критику нравов среднего класса и протест против них ради человека и его развития. С его идентификацией «гуманистического» и «социального» здоровья, с имплицитным отрицанием социальной патологии он оказывается в оппозиции к Фрейду, который говорил о «коллективном неврозе» и о «патологии цивилизованных общин»[17]. Хартман не видит, что в его понимании сексуальное подавление в викторианском среднем классе было «здоровым» и должно было развить социальный характер, запасливый, не приемлющий удовольствий и транжирства, представляющий собой психологический базис той формы накопления капитала, которая требовалась экономике XIX века. Фрейд выступал во имя человека и критиковал общепринятую степень сексуального подавления как приводящую к психическому заболеванию.
В середине XX столетия сексуальное подавление больше не являлось проблемой, поскольку с расцветом потребительского общества секс как таковой стал предметом потребления и тенденция к получению немедленного сексуального удовлетворения стала частью паттерна системы потребления, вписывающейся в экономические потребности автоматизированного общества. В современном обществе подавляются
Эго-психология представляет собой решительный пересмотр системы Фрейда, отказ от ее духа, хотя и не от ее концепций, за некоторыми исключениями. Такого рода пересмотр является обычной судьбой радикальных, бросающих вызов общепринятому теорий и прозрений. Ортодоксальный подход сохраняет учение в его оригинальной форме, защищает его от нападок и критики, однако «пересматривает» его, делает новые акценты или добавления, утверждая при этом, что все это может быть найдено в работах учителя. Такой пересмотр меняет дух исходного учения, оставаясь «ортодоксальным». Другой тип ревизии, который я предлагаю называть диалектическим, меняет «классические» формулировки с целью сохранения их духа. Такой пересмотр стремится сохранить суть оригинального учения, освобождая его от обусловленных эпохой ограниченных теоретических заключений; он стремится диалектически разрешить противоречия классической теории и модифицировать ее в процессе приложения к новым проблемам и новым данным.
Возможно, самым важным пересмотром является то, чего Эго-психология
Эго-психология делает акцент на рациональных аспектах адаптации, научения, воли и т. д. (ее традиционное отношение – игнорировать тот факт, что современный человек страдает от неспособности по своей воле определять свое будущее и что «научение» часто делает его скорее еще более слепым). Это, конечно, вполне законное и важное поле исследований, где такие ученые, как Ж. Пиаже, Л. С. Выготский, К. Бюлер и многие другие, достигли выдающихся успехов, с которыми едва ли могут сравниться достижения Эго-психологов. Последние «подняли» психоанализ до уровня академической респектабельности, говоря: «мы тоже» знаем, что либидо – это еще не все, что есть в человеке. Делая так, они исправили некоторые преувеличения в психоаналитической теории, но многие их идеи новы только для тех, кто верил, будто теория либидо может объяснить все что угодно.
Эго-психология не только начала свой пересмотр с изучения психологии адаптации, она
Возникает вопрос: если мои рассуждения верны, почему лидеры психоаналитического движения не исключили Эго-психологов из своих рядов, как они сделали это с другими «ревизионистами»? Вместо этого, напротив, Эго-психология стала ведущей школой в психоаналитическом движении – этот факт нашел символическое выражение в том, что Гейнц Хартман в 1951 году был избран президентом Международной психоаналитической ассоциации.
Ответ на этот вопрос имеет два аспекта. С одной стороны, Эго-психологи стремились подтвердить свою легитимность, подчеркивая свою принадлежность к «истинным» фрейдистам. С другой стороны, представляется, что они удовлетворяли общее желание бюрократов от психоанализа адаптироваться и стать респектабельными. Знания и блестящие способности Эго-психологов явно стали подарком движению, которое утратило свою «цель», пренебрегло продуктивным развитием Ид-психологии, искало признания в области теории и не желало тревожиться из-за некритического использования устаревших идей и терапевтических приемов. Эго-психология была идеальным ответом на кризис психоанализа – идеальным для тех, кто отказался от надежды на радикальный, продуктивный пересмотр, который вернул бы психоанализу его прежнюю мощь.
Следует, впрочем, заметить, что существуют исключения из этого благосклонного отношения к Эго-анализу со стороны ортодоксального большинства. С. Нахт, один из самых выдающихся ортодоксальных аналитиков, выступил с критикой Эго-психологии, весьма сходной с приведенной мной выше. На симпозиуме «Взаимное влияние Эго и Ид на их развитие» Нахт говорил: «Попытка поднять психоанализ до высот общей психологии, что Хартман, Одье, де Соссюр и другие хотели бы сделать, представляется мне по меньшей мере бесплодным и регрессивным шагом, если это направлено на изменение нашей методологии»[18]. Хотя я во многом расхожусь с Нахтом, я разделяю его убеждение в том, что школа Эго-психологии делает шаг назад от сути психоанализа.
Несмотря на некоторые тревожные симптомы, психоанализ, впрочем, далеко не мертв. Однако его смерть можно предсказать,
В заключение хочу сказать, что творческое обновление психоанализа возможно только в том случае, если он преодолеет позитивистский конформизм и снова станет критической и передовой теорией в духе радикального гуманизма. Такой обновленный психоанализ будет продолжать проникать все глубже в темный мир бессознательного, будет критически относиться ко всем социальным конструкциям, уродующим человека; он будет заниматься процессами, ведущими к приспособлению общества к нуждам человека, а не приспособления человека к обществу. В частности, психоанализ будет исследовать психологические феномены, формирующие патологию современного общества: отчуждение, тревожность, одиночество, боязнь глубоких чувств, пассивность, безрадостность. Эти симптомы стали играть центральную роль, которую играло сексуальное подавление во времена Фрейда; психоаналитическая теория должна быть сформулирована таким образом, чтобы стали понятны бессознательные аспекты этих симптомов и патологическое состояние общества и семьи, лежащее в их основе. Особое внимание психоанализ должен уделить изучению «патологии нормальности» – хронической вялотекущей шизофрении, порождаемой автоматизированным технологическим обществом сегодняшнего и завтрашнего дня.