Картина восьмая
Гостиная Пушкина. Вечер. Гостиная ярко освещена. Зеркала завешены белым. Диван сдвинут с места. Стоит какой-то ящик, возле него валяется солома. На фортепиано несколько склянок с лекарствами. Все двери, ведущие в гостиную, закрыты. На диване, в сюртуке, не раздеваясь, спит Данзас. С улицы иногда доносится шум голосов. Иногда глухо слышно монотонное чтение где-то за дверями, ведущими в столовую. Дверь из кабинета тихонько открывается, и выходит Жуковский. В руках у него свеча, черный сургуч и печать. Жуковский ставит свечу на камин, пододвигает кресло к дверям кабинета, потом прислушивается к тому, что происходит на улице, подходит к окну, глядит в него.
Жуковский. Ай-яй-яй, что делается!
Данзас (
Жуковский. Константин Карлович, я буду просить государя.
Данзас. Тут проси не проси, закон известен. Вынесут — пожалуйте! А впрочем, и то сказать, на гауптвахте, говорят, сейчас уютно. По крайней мере, высплюсь.
Жуковский. Вы извольте посмотреть, что на улице делается?
Данзас. Я уж насмотрелся.
Дверь во внутренние комнаты открывается, и выходит Наталья, а за ней горничная девушка.
Девушка. Барыня, извольте идти к себе! Барыня, нечего вам тут...
Наталья (
Девушка уходит.
Какие глупости! Il vivra![109] Я вам говорю, что он будет жив! Рана не опасная. И тотчас же, тотчас же на Полотняный Завод.
Данзас. Вот, не угодно ли?
Жуковский. Наталья Николаевна, опомнитесь!
Наталья. «Приятно дерзкой эпиграммой взбесить оплошного врага, приятно зреть, как он упрямо, упрямо... упрямо... склонив... склонив... склонив...» Забыла. «Приятно дерзкой эпиграммой...» (
Жуковский. Наталья Николаевна! (
Данзас (
Выходит Арендт.
(