Обе картины получены в театре.
Одну из них, именно «Кострому», 22-го Мелик играл у меня. Обнимаю Вас и приветствую, это написано блестяще! Как хорош финал — здравствуйте, граждане костромские, славные!!
Знайте, что [...], несмотря на утомление и мрак, я неотрывно слежу за «Мининым» и делаю все для проведения оперы на сцену.
О деталях я Вам сейчас не пишу, потому что эти детали прохождения оперы сейчас будут так или иначе меняться, и я буду информировать Вас по мере того, как они будут устанавливаться прочно.
Но повторяю основное: помните, что для оперы делается все, чтобы она пошла на сцену.
Привет супруге.
Ваш М. Булгаков
17. Б. В. Асафьев — М. А. Булгакову. 2 апреля 1937 г.
Дорогой Михаил Афанасьевич!
Простите, все не могу засесть написать Вам обстоятельное письмо. Очень измучен «Партизанами». Но, кажется, сейчас это дело двинулось, встало на рельсы. [...] из г. Горького мне прислали запрос о клавире «Минина». Они хотят ставить в будущем сезоне. Посылать? Они пишут, что имеют разрешение от Моск[овского] упр[авления] по дел[ам] иск[усств] на постановку! О самом «Минине» я хотел сказать Вам, что после сочинения сцены в Костроме я убедился еще более, что всякая порча сцены на Лобном месте резонерством только разбавит нарастающий народный подъем, большую эмоц[иональную] волну, кот[орая] стремится теперь отсюда на Кострому, и финал казачьего лагеря к финалу оперы (где я, пожалуй, начинаю сознавать и необходимость каких-то «проводов» народом поляков).
Мутных мне писал, что я обижаю «Филиал», а я в ответ писал, что Филиал прекрасный театр, но ведь характер-то оперы («Минина») и хотя бы хоровая фактура требуют размаха. Значит, надо будет их сжимать? Ну, ладно, будь что будет. Пока же я думаю сесть за казахскую оперу[445] (делать больше нечего, ибо никто со мной ни о чем новом говорить не хочет) и серьезно, очень серьезно, вновь размышляю о шекспировской «Буре» (давнем моем увлечении). Что вы об этом думаете? Во мне разгулялся лиризм, некуда его деть, а если девать, то хочется не в случайное и преходящее. Кроме того, там природа — сочетание неостывшего средневековья с бэконианством и очень мне дорогим мудрым «взглядыванием» в суть вещей, как это было с Верди в «Отелло» и «Фальстафе». Старею, утомляюсь, хочется успеть сделать что-то существенное.
Приветы. Ваш Б. Асафьев.
18. Б. В. Асафьев — М. А. Булгакову. 15 апреля 1937 г.
[Ленинград]
Дорогой Михаил Афанасьевич! У нас премерзкая «весенняя» непогодица. Туман. Грязь. Меня всего ломает. Наконец-то получил переписанные новые картины. Сегодня. Но надо их проверить и затем буду искать надежной оказии, чтобы послать[446]. Постараюсь скорее выправить, но не ручаюсь за сегодня, п[отому] что мучает грипп (мигрень и проч.). Длительность оперы получается теперь по моим данным 1 час. 50 мин. Неужели мало? Выверю еще раз. Увертюры, программу которой мне предложил Керженцев, я пока писать не буду. Для этого мне надо иметь представление о сценическом облике спектакля, т[о] е[сть] убедиться в его реальности. Сейчас я в это не верю и никакого подъема у меня нет. Знаю, напр[имер], что «Пленник» не пойдет, и потому стараюсь о нем забыть, а с «Мининым» хуже: дразнят, что, мол, кто знает, может и пойдет! [...] Почему не начинают работать над «Мининым», если опера идет?
Привет. Ваш Б. Асафьев[447]
19. М. А. Булгаков — Б. В. Асафьеву. 10 мая 1937 г.
Москва
Дорогой Борис Владимирович, диктую, потому что так мне легче работать. Вот уж месяц, как я страдаю полным нервным переутомлением. Только этим объясняется задержка ответа на Ваше последнее письмо. Со дня на день я откладывал это письмо и другие. Не было сил подойти к столу. А телеграмму давать бессмысленно, в ней нечего телеграфировать. Вы хорошо понимаете, что такое замученность, и, конечно, перестанете сердиться на меня.
На горизонте возник новый фактор, это — «Иван Сусанин», о котором упорно заговаривают в театре. Если его двинут, — надо смотреть правде в глаза, — тогда «Минин» не пойдет. «Минин» сейчас в реперткоме. Керженцев вчера говорил со мной по телефону, и выяснилось, что он не читал окончательного варианта либретто.