Обнажая запреты

Было!

— А должен помнить? Ты такая же блядь, как любая другая, — секундная возня сменяется задушенным тонким писком. — Или проблема только в этом? Денег, не отвалил? Помнишь наш разговор утром у Ярицких, когда ты попыталась стянуть с меня штаны? Помнишь, спрашиваю?!

— Д-да, — едва различимое сипение отдаёт удушьем.

— Что я тебе сказал? Повтори.

— «Пошла на хер».

— А ещё?

— Что если продолжу таскать Аню куда попало, пожалею, о нашем с тобой знакомстве.

— Так вот, надо было прислушаться. Ты зачем её за нос водишь, помойка? — стук, как кулаком о стену завершается её надрывным, каким-то скулящим возгласом.

— Да сдалась тебе эта тупица! Самомнения вагон, а мозгов, как у хлебушка.

Недоверчивая усмешка кривит мои губы. И это та забитая жизнью, несчастная мученица, недавно плакавшая у меня на плече?

— А ведь ты ей, дешёвка, в подмётки не годишься.

— Вот только не надо пафоса. Чем ваша Анечка лучше? Нашлась королева! Один ей сопли подтирает, второй алтарь скоро воздвигнет, а третий чуть что — шашкой звенит. Придурки.

— Звенит в твоей пустой башке нитка, которой уши привязаны.

— Ой ладно. Надо было видеть, как овца ваша с ходу свои уши развесила, иначе б запел. Ненавижу вас обоих! На принцип пойду, но ты ей ничего не докажешь. Понял меня?

Ещё один удар. Или это я стучу дверцей машины? Разговор больше не слушаю, противно. Господи, мерзко-то как.

Бегу по асфальту, по лестнице, затем по коридору, и чувствую, что живьём горю от эмоций. Толком даже не соображу, что собираюсь сделать. А, главное, молчанием сама себя в этот кошмар загнала. Тупица и есть. Непроходимая.

Замешкавшись, толкаю приоткрытую дверь.

— Ну что, подруга? Здравствуй! — усмехаюсь. Истерически, но тем не менее.

Лана, сгорбившаяся в ногах Севера, нервно дёргает головой в мою сторону.

— У-у-у… Смотрю, допрыгалась? — киваю в сторону свежей вмятины на обитой пенопластом стене аккурат над ней.