Петр I

Единственным логичным объяснением скоропалительного отъезда из-под Нарвы представляется забота о сохранении собственного престижа. Поняв, что против Карла не устоять, Петр решил возложить позор поражения на герцога де Круа. С моральной точки зрения подобный поступок выглядит не очень-то красиво, но давайте попробуем поставить себя на место Петра. С турками на Азове вышло не так ладно, как хотелось, а теперь еще и шведам сражение проиграть? Так, чего доброго, подданные окончательно разочаруются в царе, тем более что поводов для недовольства у них имеется изрядно. Да и вообще государю, как помазаннику Божьему, положено быть непобедимым и непогрешимым. Так что пусть сражение проигрывает герцог де Круа…

Главным недостатком русской армии, осаждавшей Нарву, была растянутость ее позиций на целых семь верст. Обильный снегопад дал шведам возможность внезапной атаки, которая вызвала панику в русском стане. Конница пыталась спастись от противника, бросившись в реку Нарву. Бóльшая часть достигла противоположного берега, но более тысячи человек утонуло. Пехота забила мост, который обрушился, не выдержав нагрузки… Герцог де Круа сдался в плен, и его примеру последовали многие иностранные офицеры. Отсутствие централизованного командования ускорило разгром русской армии. Под натиском врага смогли устоять только Преображенский, Семеновский и Лефортовский полки, от которых шведы избавились посредством хитрости. Было объявлено, что король Карл дозволяет русским уйти от Нарвы с оружием в руках (пушки оставались шведам). Первыми по восстановленному мосту прошли три упомянутых полка, но стоило только им оказаться на другом берегу, как шведы тотчас же разоружили оставшихся на их стороне русских солдат, а всех офицеров взяли в плен.

Если попытаться выразить итог сражения под Нарвой в двух словах, то наиболее подходящим вариантом будет «позорный разгром». Стоило ли так усердно готовиться к войне и идти за тридевять верст ради того, чтобы лишиться шести тысяч солдат и ста тридцати пяти пушек? И кому проиграл русский царь? Мальчишке, который был на десять лет моложе! «Итако шведы над нашим войском викторию получили, что есть бесспорно, – говорится в «Гистории Свейской войны», – но надлежит разуметь, над каким войском оную учинили, ибо только один старый полк Лефортовский был (который пред тем назывался Шепелева); два полка гвардии только были на двух атаках у Азова, полевых боев, а наипаче с регулярными войсками, никогда не видали. Прочие ж полки, кроме некоторых полковников, как офицеры, так и рядовые, самые были рекруты, как выше помянуто, к тому ж за поздним временем великий голод был, понеже за великими грязьми провианта привозить было невозможно, и единым словом сказать, все то дело яко младенческое играние было, а искусства ниже вида. То какое удивление такому старому, обученному и практикованному войску над такими неискусными сыскать викторию?.. Но когда сие нещастие (или лучше сказать великое щастие) получили, тогда неволя леность отогнала и ко трудолюбию и искусству день и ночь принудила».

В последней фразе заключена суть характера Петра Первого и суть петровского правления. «Когда сие нещастие (или лучше сказать великое щастие) получили…». Несчастье и впрямь оборачивается счастьем для тех, кто способен учиться на собственных ошибках. Там, где неумный и малодушный откажется от продолжения борьбы, сильный умом и духом сделает нужные выводы и приложит все силы к тому, чтобы в следующий раз победа оказалась на его стороне.

Карл XII тоже совершил ошибку – не стал преследовать отступающее русское войско, а выступил против Фридриха Августа и тем самым упустил возможность навязать Петру мир на самых выгодных для себя условиях. Впрочем, не такая уж это была и ошибка, ведь пускаться во все тяжкие на бескрайних российских просторах в начале зимы, имея в тылу саксонскую армию, было бы опрометчиво. Сыграли свою роль и личные мотивы. К Петру на тот момент Карл особой неприязни не испытывал – враг как враг, не более того, – а вот Фридриха Саксонского он ненавидел всеми фибрами своей пылкой души, поскольку считал его организатором антишведской коалиции. Датчан тоже не следовало сбрасывать со счетов, ведь лояльность Фредерика IV была обусловлена наличием шведского кулака под его носом. Стоит только убрать кулак подальше, как датчане снова начнут бузить.

8 июля 1702 года Карл разгромил польско-саксонское войско в сражении при Клишове, после чего захватил значительную часть Речи Посполитой. Окружение отговаривало Карла от сражения, основываясь на том, что против сорока шести пушек противника шведы могли выставить только четыре (!). «Когда мы захватим саксонские орудия, их у нас будет предостаточно», – ответил Карл и велел готовиться к битве. Это к тому, что противник у Петра был крайне достойный, хотя и десятью годами младше.

В декабре 1700 года русский посол Андрей Матвеев писал из Гааги Петру: «Шведский посол с великими ругательствами сам, ездя по министрам, не только хулит ваши войска, но и самую вашу особу злословит, будто вы, испугавшись приходу короля его, за два дни пошли в Москву из полков, и какие слышу от него ругания, рука моя того написать не может. Шведы с здешними, как могут, всяким злословием поносят и курантами на весь свет знать дают не только о войсках ваших, и о самой вашей особе. Здешние господа ждут мира, потому что лучшие ваши войска побиты и генералы, пущие промышленники, взяты в полон, каких людей сыскать трудно, и солдат таких вскоре обучить невозможно». Ущерб репутации не шел ни в какое сравнение с угрозой, нависшей над Россией. Важно было не дать Карлу развить успех и получить как можно больше времени для реорганизации армии.

Фридрих Саксонский был крайне ненадежным союзником. С одной стороны, он горел желанием поквитаться со шведами за все нанесенные ему обиды, а с другой, во что бы то ни стало хотел удержать на своей голове польскую корону – ведь королем быть почетнее и выгоднее, чем курфюрстом.[47] Ради короны он мог заключать тайное соглашение с Карлом XII за спиной Петра. Петр прекрасно понимал, какого союзника послала ему судьба, но всячески поддерживал Фридриха в борьбе со шведами – пусть лучше Карл воюет в Польше, нежели в России. После нарвского разгрома Петр нашел возможность предоставить в распоряжение Фридриха двадцатитысячное войско и ежегодно выдавал ему субсидию в сто тысяч рублей.[48] Кроме того, против шведов действовал корпус Бориса Шереметева, собранный в Новгороде по принципу «с бору по сосенке». Костяк корпуса составляли участники осады Нарвы, к которым могли добавляться все мало-мальски сведущие в военном деле. В декабре 1700 года Петр писал Шереметеву: «Не лепо при несчастьи всего лишиться… Того ради повелеваю, – тебе при взятом и начатом деле быть и впредь, то есть – над конницей, с которой ближние места беречь для последующего времени, и иттить вдаль для лучшего вреда неприятелю. Да и отговариваться нечем: понеже людей довольно, так же реки и болота замерзли… Еще напоминаю: не чини отговорки ни чем, ниже болезнью… Получили болезнь многие меж беглецов, которых товарищ, майор Лобанов, повешен за такую болезнь».

Польза от шереметевских рейдов была тройной. Во-первых, его корпус доставлял шведам существенное беспокойство и отвлекал на себя часть войск, облегчая тем самым положение Фридриха Августа. Во-вторых, одержанные победы поднимали моральных дух русских воинов – вот же, и мы шведов бить можем! Шереметев был идеальным полководцем – умным, дальновидным и осторожным. Пока его солдаты не набрались боевого опыта (а опыт был третьей пользой), Борис Петрович предпочитал нападать на шведов лишь в тех случаях, когда имел как минимум двукратный численный перевес. И это правильно, ведь его главной задачей было нанесение «лучшего», то есть – наибольшего вреда шведам, а не изгнание их с русской земли (всему свое время). Разумеется, требовалась какая-то громкая победа, могущая подсластить горечь нарвского поражения. Такая победа была одержана в конце декабря 1701 года[49] у поместья Эрестфер, близ Дерпта.[50] Петр в этом сражении не участвовал, но оно имело очень важное значение, так что нужно сказать о нем пару слов.

В Эрестфере находились основные силы генерал-майора Вольмара фон Шлиппенбаха, которому Карл XII поручил охрану Шведской Ливонии (да, это тот самый «пылкий Шлиппенбах» из «Полтавы»).[51] Шереметев располагал примерно семнадцатью тысячами воинов, треть которых составляло конное дворянское ополчение. У Шлиппенбаха, как принято считать, было около семи тысяч солдат.[52] В «Журнале Петра Великого»[53] записано, что шведы потеряли убитыми три тысячи человек, а русские – тысячу. Эти сведения сильно расходятся с данными, которые приводит в своем военно-походном журнале Шереметев: «Всего ранено шестьдесят три человека, побито семнадцать человек». Потери и трофеи, а также захваченных в плен шведских офицеров Шереметев перечисляет с дотошностью потомственного бухгалтера – желающие могут ознакомиться с журналом, благо он находится в Сети в свободном доступе.

«Мы можем, наконец, бить шведов!» – обрадовался Петр, получив известие о победе, за которую Шереметев получил фельдмаршальское звание и орден Святого апостола Андрея Первозванного. Этот старейший российский орден, высшая награда Российской Империи, был учрежден Петром в день памяти апостола 13 декабря 1698 года и до 1713 года оставался единственным российским орденом.

Несколько лет Петр со скоростью, которой мог бы позавидовать и Карл XII, мотался (иначе и не скажешь) по своей державе от Архангельска до Воронежа. В Архангельске, пережившем нападение шведских кораблей, требовалось укрепить защиту города, а в Воронеже приходилось строить новые корабли и ремонтировать старые, для того чтобы у турок не возникало и мысли о нападении на Россию. Договор – это всего лишь бумага с подписями, а главной сдерживающей силой во все времена была опасность получить сдачи той же монетой. «Извольте держать опаску от турской стороны (как я напред сего писал) и, для Бога, никаких торговых приезжих не пускайте на Таганрог, а торговать велите у Азова в удобных местах; также чтоб город поспешить к совершению обороны к зиме», – писал Петр в середине 1701 года своему верному сподвижнику Федору Апраксину, бывшему в то время азовским губернатором.

Для того, чтобы постоянно быть в курсе турецких дел, в конце 1701 года Петр отправил постоянным посланником в Константинополь Петра Андреевича Толстого, который усердной службой замаливал свой давний грех – поддержку Милославских во время стрелецкого бунта 1682 года. Толстой пробыл среди турок без малого тринадцать лет – до 1714 года, и все это время подробно информировал Петра о турецких делах и настроениях. Ради добычи информации Петр Андреевич создал разветвленную агентурную сеть, а при необходимости пускался на авантюры самолично – например, мог тайно проникнуть в султанский гарем (!) для того, чтобы подкупить мать султана Ахмета III и воздействовать через нее на владыку Блистательной Порты.[54] Дважды, во время обострения российско-турецких отношений, Толстому пришлось побывать в крепости Эдикале, известной также как Семибашенный замок. Османская дипломатическая этика предписывала держать послов враждебных государств в заложниках вместо того, чтобы высылать их домой.

Подготовка к войне требовала средств. «Птенец гнезда Петрова» Андрей Нартов, благодаря своим талантам выбившийся из посадских людей в заведующие царскими токарными мастерскими, рассказывал, как была решена проблема нехватки денег: «После первой неудачной осады города Нарвы Государь Петр Первый… имел недостаток в пушках; сего ради для скорейшего вылития оных, принужден был прибегнуть к церковным колоколам, которых находилось множество лишних. А как и в деньгах был также недостаток, то в крайности такой намерен был поубавить монастырских сокровищей, в золоте и серебре состоящих. Оба сии предприятия могли в нерассудительном народе поселить негодование, который по суеверию и по старинным предрассуждениям лучше бы хотел видеть великолепие церковное, нежели благополучие государства, подкрепляемое таким имуществом… Князь Ромадановский… сказал: “Жаль мне тебя, Петр Алексеевич, быть так, поедем теперь, но не бери с собою никово”. Обрадованный Государь и аки бы вновь от сего переродившийся, следовал за ним… поехали они обще из Преображенска в Кремль: прибыли в Тайный приказ, над которым был князь Ромадановский главноначальствующим, вошли в присутственную палату, в которой кроме сторожа никого не было. Князь приказывал ему отдвигать стоящий у стены шкап, в котором находились приказные книги… шкап был отдвинут, появилась железная дверь… Ромодановский приступя к дверям, осматривал висящую восковую печать, сличал ее с тем перстнем, который был на его руке и которым вход был запечатан, при чем свечу держал Его Величество. Потом, вынув из кармана хранящийся в кошельке ключ, отпирал оным дверь… При входе своем в первую палату, которая была со сводом, к несказанному удивлению увидел Его Величество наваленные груды серебряной и позолоченной посуды и сбруи, мелких серебряных денег и голландских ефимков, которыми торговцы чужестранные платили таможенную пошлину, и на которых находилось в средине начеканенное московское клеймо для того, чтоб они вместо рублей в России хождение свое имели, множество соболей, протчей мягкой рухляди, бархатов и шелковых материй, которые либо моль поела, или сгнили. А как Государь смотря на сие последнее и пожимая плечами, сожалел и говорил: “Дядя! это все сгнило” то князь отвечал: “Да не пропало”. По сем любопытство побуждало Петра Великого идти в другую палату посмотреть, что там находится, но князь его не пустя остановил и сказал: “Петр Алексеевич! полно с тебя теперь и этова; будет время, так отдам и достальное. Возьми это, и не трогая монастырского, вели наковать себе денег”. Государь расцеловал почтенного и верного старика, благодарил его за соблюдение сокровища, и спрашивал: каким образом без сведения братей и сестры его Софии, по сию пору сие оставалось. “Таким образом, – отвечал Ромадановский, – когда родитель твой Царь Алексеи Михайлович в разные времяна отъезжал в походы, то по доверенности своей ко мне лишние деньги и сокровища отдавал на сохранение мне. При конце жизни своей, призвав меня к себе, завещал, чтоб я ни кому сего из наследников не отдавал до тех пор, разве воспоследует в деньгах при войне крайняя нужда”».[55]

Легенда хороша, но верится в нее с трудом, да и факты свидетельствуют о том, что на протяжении многих лет Петр всячески старался «изыскивать средства». Начал он с того, с чего начинают все монархи, оказавшиеся в стесненных обстоятельствах, – увеличил чеканку монеты, сопровождая повышение интенсивности снижением содержания серебра и золота. Прежде в России деньги чеканились с использованием молотового снаряда: на нижний штемпель клали заготовку, на которую с высоты падало тяжелое бревно с верхним штемпелем. Если изображение на монете получалось недостаточно четким, удар повторяли. Производительность молотового снаряда была невеликой, а низкое качество монеты располагало к подделыванию – даже в одной партии монеты заметно разнились, а как при отсутствии единого стандарта можно различать подделки?

Петр начал чеканить монету при помощи винтового пресса, который давал стандартное качество и позволял без проблем изготовлять монеты крупных размеров. Также Петр ввел в обиход серебряный рубль, который стали чеканить с 1704 года (прежде в России из крупных серебряных монет чеканили только полтины). По замыслу царя «дорогой» серебряный рубль должен был заменить золотые монеты и, таким образом, резко снизить вывоз золота за пределы державы иностранными купцами.

Одними монетами дело не ограничилось. По предложению Алексея Курбатова (дворецкого боярина Бориса Шереметева) была введена продажа гербовой бумаги – бумаги с водяными знаками, на которой следовало писать челобитные и оформлять сделки. Покупка гербовой бумаги была аналогом уплаты пошлины в казну. Идея не новая, с византийскими корнями, но до России она дошла только с подачи Курбатова, которого Петр в награду назначил дьяком Оружейной палаты.

К «гербовой» пошлине добавилось множество других налогов: ледокольный, погребной, водопойный, на покос сена, трубный, с продажи свеч и т. д. Венцом царской фантазии стал налог на бороду, весьма, надо сказать, немалый. Слуги, ямщики, извозчики и простые горожане ежегодно платили за право носить бороду по тридцать рублей, а дворянам и чиновникам борода обходилась в двадцать раз дороже. Крестьян тоже не обошли вниманием – при въезде и выезде из городов бородачи платили по копейке. В 1715 году был установлен единый налог в пятьдесят рублей в год, независимо от чина и звания, который просуществовал до 1772 года. Всего же за время правления Петра количество налогов было доведено до четырех десятков. Последним из петровских налогов стала подушная подать, введенная в 1724 году. Владельческие[56] крестьяне платили ежегодно по семьдесят четыре копейки с души, а государственные – на сорок копеек больше, поскольку никаких оброков на них не налагалось. Посадские люди (горожане) платили по одному рублю двадцати копеек с души. Подушной податью облагались все мужчины податных сословий, независимо от возраста, а у раскольников – также и женщины.

Реванш за разгром при Нарве был взят в Ингерманландии (так шведы называли Ижорскую землю). Здесь находились две мощные крепости – Ниеншанц и Нотебург, запиравшие вход в Неву и заодно позволявшие шведам господствовать на Ладожском озере, где у них был довольно сильный озерный флот. С Нарвой были связаны плохие воспоминания, а одноименная река была неудобной для судоходства из-за наличия порогов, то есть по ней нельзя было поддерживать устойчивую связь с городом.[57] Кроме того, в Псковском озере находилась многочисленная шведская эскадра, могущая создать множество проблем русским войскам. Взвесив все «за» и «против», Петр решил штурмовать Нотебург, обороной которого руководил подполковник Густав фон Шлиппенбах, родной брат упомянутого выше генерал-майора. К концу сентября 1702 года у стен крепости собралось более двенадцати тысяч русских солдат и еще около двадцати тысяч находились поблизости. Гарнизон Нотебурга насчитывал всего четыреста пятьдесят солдат, но для эффективной обороны этого количества было достаточно, ведь стены крепости имели от пяти до шести метров в высоту и три метра в толщину.

Первого октября русские начали обстрел крепостных стен, который продолжался до одиннадцатого числа, пока орудия могли стрелять (пушкари не имели достаточной подготовки и плохо берегли свои пушки). Удобные для прохода бреши в стенах пробить не удалось, но и медлить было нельзя – Петр приказал штурмовать крепость. После кровопролитного тринадцатичасового сражения шведы сдались. «Правда, что зело жесток сей орех был, однако, слава богу, счастливо разгрызен, – сказал Петр, обыгрывая название древней русской крепости, стоявшей когда-то на месте Нотебурга[58]. – Артиллерия наша зело чюдесно свое дело исправила». Показательная деталь: в пику Карлу, проявившему под Нарвой вероломство по отношению к сложившим оружие русским войскам, Петр позволил защитникам Нотебурга уйти с оружием и знаменами в Нарву. Вместе с остатками гарнизона ушли многие из горожан – русские никого не удерживали силой. Подобное благородство было не только похвальным с точки зрения морали, но и выгодным в военном смысле: зная, что русские не чинят сдавшимся обид, шведы в безнадежных ситуациях не сражались до последнего вздоха. К слову будь сказано, что по отношению к изменникам и трусам Петр был беспощадным – вешал таких на первом же дереве, а за неимением оного – на чем придется. Нотебург был переименован в Шлиссельбург – Город-ключ, поскольку он был ключом к Неве и шведским владениям.