Пуля, подсвечивая себе мобильным, провела её через тёмный, заваленный старым тряпьём и какими-то досками и припахивающий затхлостью чердак, и Верена вслед за ней осторожно выбралась через слуховое окно на плоскую серебристую крышу.
Снизу доносился приглушённый шум автомобилей, тени которых растворялись в бархатисто светящейся вечерней дымке, помигивая на прощание красными фарами тормозных огней. Щурясь от вновь беспощадно треплющего волосы сырого ветра, девушка замерла и заворожённо обвела взглядом бесконечные тёмно-красные и серые крыши с россыпями широких печных труб, золотисто мерцающую в вечернем сумраке исполинскую темную громаду собора с фигурами каменных ангелов, окруживших его высокую колоннаду, призрачный, ажурно-зелёный, с высокими узкими окнами купол другого собора, мимо которого они только что шли, и похожие на гигантских кузнечиков строительные краны у самого горизонта, там, где валил в небо дым от выглядящих отсюда совсем крошечными заводских труб…
Темнеющее небо над головой казалось совсем близким, и когда Верена запрокинула голову, она почувствовала, что у неё закружилась голова. Пуля взяла её за руку, и на девушку вновь накатил непреодолимо щемящий трепет от осознания того, что сейчас она опять сможет окунуться в эту пушистую небесную перину, хранящую в себе весь собранный за день солнечный свет, и почувствовать ладонями прикосновение чего-то мягкого и бархатистого, и дышащего, и холодного…
– Покажешь мне, где у вас сейчас народу поменьше, ладно? – Пуля усмехнулась. – И у нас здесь, да и у вас там тоже, знаешь ли, городских сумасшедших и так хватает, не стоит нам с тобой лишний раз смущать людей, ведь верно?
Вильф сидел на каменном полу, обняв колени. Он давно уже понял, что Владетелю глубоко безразличны любые человеческие выражения почтения. Впрочем, скорее всего, понимал это и Тео, который стоял сейчас за его спиной – пятки вместе, носки врозь, плечи привычно развернуты, как у военного на смотре. Понимал, наверное, даже Сегун, замерший напротив них на коленях в классической позе сэй-дза: бёдра покоятся на внутренних сторонах голеней, ягодицы – на пятках, кисти рук сложены на бёдрах ладонями вниз.
Привычки, простые и пустые человеческие привычки. Такое глупое и такое человеческое… и всё равно не отпускающее даже столетия спустя.
Вильф почувствовал, как, отзываясь на его мысль, по телу прокатилась мгновенная волна чужого тепла-одобрения.
В общении с Владетелем не может быть лжи. Сознание пронизано ровной розово-белой дымкой, ничего не скрыть, не утаить. Глаза закрыты: взгляд на висящий в центре зала сверкающий шар одинаково слепит и человеческие, и привычные к быстрой регенерации птичьи глаза тули-па.
Вильф еле заметно улыбнулся, чувствуя, как иголочки дрожащей вокруг силы покалывают губы и запястья и как тихонько стучит в висках. Здесь, внутри сгустка пульсирующей плазменной энергии, способной за доли секунды превратить в пепел – в молекулы пепла, – и человека, и тули-па, если того захочется Владетелю, он ощущал себя всегда удивительно покойно и легко, словно младенец в утробе.
«Ещё одна новая активация… недавно… молодая… одна. Центр Европы. Она теперь с Хауком. Потеряна… Ещё один воин потерян…»
«Как это случилось, Владетель?»
К мысленному общению сперва бывает непросто привыкнуть. Чужие мысли тянутся сквозь собственный разум цветными пульсирующими потоками, речь Владетеля – сгустками звенящего жара.
Перед закрытыми глазами плывёт, постепенно делаясь всё чётче, короткий образ-картинка: бьющееся в когтях гигантской летучей мыши женское тело; вот женщина начинает задыхаться, и вдруг, неожиданно – принимает позу силы, превращается в ослепительно-яркий, почти неразличимый светящийся белый силуэт. Когти разжимаются, выпуская её, и женщина ничком падает на землю.
«Удивительно… – волна тёмно-презрительного. Сегун. – Иногда мне кажется, что эта компания способна испортить всё что угодно. Какая у них была задача?»
«Посеять панику. Вызвать Хаука. Скрывал свою сущность, – отрывисто-красное. Тео. Кажется, тот говорит вслух. – Сделать так, чтобы остальные обнаружили себя…»
Вильф чувствует, как раздражение Владетеля окатывает его обжигающим потоком.
«Хаук наверняка уже был – беседовал с ней. Теперь – опасна. Ликвидировать. Уничтожить, пока не пришла к силе…»
«Может быть, нам ещё удастся её уговорить? – мысленно спрашивает Вильф. – Найти… убедительные доводы?»
Ему кажется, что в окутывающем его облаке чужого огромного сознания мелькает искра насмешливого.
«Становишься жалостлив, воин?»