– Слушаю. – Лукавая усмешка согревает мою щёку. В раздевалке без того очень жарко. Раду физически не мог так быстро протопить, если, конечно, не знал заранее. Или так совпало?
Я так устала от загадок, что хочется воем зайтись.
– Без рук. Ты меня не трогаешь, понял? – требую хрипло, соскальзывая по стене в сторону.
– Звучит как вызов, – отмечает он с явным удовольствием. – Принято. Так даже интересней. Тебе помочь раздеться?
И сразу же зубами оттягивает воротник.
Его хмельное дыхание по шее мурашками расходится, ложится спазмом на голосовые связки. Я снова уворачиваюсь и, зажмурившись, медленно стягиваю свитер.
Неизвестно сколько он успел выпить, но не иначе как находясь под влиянием виски, Раду был столь великодушен, что позволил мне раздеться в одиночестве. Я снова ловлю себя на мысли, что он мне мстит за что-то. Ну или ему без разницы над кем издеваться и это такой извращённый способ развлечься, а я просто удачно подвернулась.
Собравшись духом, вхожу в парильню. В лицо ударяет волна раскалённого воздуха. Густой пар заполняет грудь до отказа, распирает лёгкие и наливает мышцы хмельной слабостью. Шагнув вперёд, плотно закрываю за собой дверь. Кажется, неразбавленный виски накрывает повторно, но тут вдруг обнаруживается весьма полезный бонус – пьяная храбрость частично глушит неловкость.
На трезвую голову я бы ни за что не решилась пройтись уверенным шагом перед вытянувшим длиннющие ноги в проход дикарём. Не говоря о том, чтобы устроиться на противоположной лавке и дерзко перекинуть ногу на ногу, чуть опираясь назад на выпрямленные руки.
Смотри сколько влезет. Я тебя не боюсь.
Раду с нажимом зачёсывает пальцами прядь волос, нависшую над прищуренными глазами. В этом взгляде намешано всё: оценивающий интерес, безнаказанность, немой вызов и эхо тлеющего в нём возбуждения. Уголки его губ вызывающе дёргаются, словно спрашивая, как далеко я сегодня готова зайти.
Всем видом задаю встречный вопрос – как далеко он рискнёт за мной следовать?
Раду в ответ самоуверенно усмехается, но молчит, заставляя кожу гореть не только от адской температуры. В душном пространстве ощутимо растёт напряжение и тает моя решимость. Я почти близка к тому, чтобы отвести взгляд, когда, наконец, получается уловить, что с ним не так. В изучающем меня прищуре нет знакомых кислотных оттенков.
– Ты носишь цветные линзы?
– Пять баллов за наблюдательность. – произносит он уже без тени улыбки. – Хотя чему удивляться? Тусовщицы вроде тебя, как сороки падкие на всё выделяющееся яркой обёрткой. Не так ли?
Ироничный тон вызывает острое желание ему нагрубить, а лучше – высмеять. Ненавижу предвзятость даже больше, чем подставлять вторую щёку.
– Ну и чего ты тогда весь блестяшками обвешался? – холодно уточняю я, стреляя взглядом по длинным пальцам, на которых по случаю бани впервые нет колец. – Больше нечем привлечь внимание презренной тусовщицы?
– Тебя разве поразишь серебром? Вот и я думаю, что слишком дёшево. Успокойся, это фамильное, дань уважения предкам и только. А линзы для коррекции зрения. Ты всё ещё слишком зациклена на себе.
От этих слов, произнесённых лениво и с пренебрежением, мои пальцы сжимаются в кулак. Я представляю, как схвачу Раду за горло и не отпущу, пока с его лица не сойдёт выражение презрительного снисхождения. Никто... Никто меня ещё так не выводил!
Порывом злости стыд сметает полностью. Всё, кроме уязвлённой гордости, теряет значимость. Меня мучает только один вопрос: оскалиться или засунуть гонор в то место, где вчера побывала пробка и закусить язык? Хочется выскочить из парильни и бежать как есть – нагишом, без оглядки пока не выбьюсь из сил. От его взгляда, бесстыже прожигающего мою грудь, на коже высыпают мурашки. Я едва не рычу от бессилия. Не хочу, чтобы Раду наслаждался моей реакцией. В голове будто переключатель щёлкает, подталкивая вывести его в ответ. А что мне ещё остаётся?