Три часа между рейсами

— Выкладывай, Пэт, — сказал агент.

Со стороны Пэта не раздалось ни звука. Они ждали. А когда Пэт наконец заговорил, возникло ощущение, что голос его доносится откуда-то из дальнего далёка.

— Все стало белым, — промолвил он.

— Что?!

— Ничего не получается — все стало белым. И я вижу только это — белизну. Помню, как зашел в бар, а потом все становится белым.

Сперва они решили, что Пэт просто тянет время для большего эффекта, но вскоре агент понял, что у него действительно случился провал в памяти. Секрет Р. Парк-Уолла ушел в небытие вслед за ним.

Пэт слишком поздно сообразил, что от него ускользает тысяча долларов, и попытался исправить положение:

— Я помню! Помню! Снаряд подложил чокнутый нацистский диктатор.

— А может, девчонка сама запихнула его в чемодан? — язвительно спросил Бенизон. — Перепутала снаряд с браслетом?

…Еще долгие годы мистер Бенизон будет терзаться, вспоминая об этой неразрешенной проблеме. А в тот момент, злобно глядя на Пэта Хобби и его агента, он от души пожелал, чтобы все гнусные писаки однажды исчезли с лица земли за ненадобностью. И пусть идеи витают себе в бесплатном воздухе, как воздушные шарики, — лови не хочу.

Пэт Хобби, предполагаемый отец[114]

I

Большинство сценаристов выглядят точь-в-точь как сценаристы, желают они того или нет. Трудно сказать, почему так выходит, — ибо они зачастую наряжаются под уолл-стритских брокеров, или техасских скотовладельцев, или английских колониальных первопроходцев, — но в любом наряде любой из них выглядит самым типичным сценаристом, достойным занять место в газетных карикатурах наряду с другими легкоузнаваемыми типажами вроде «Простаков» или «Шарлатанов».

Пэт Хобби являлся исключением. Он не был похож на сценариста. Лишь в одном-единственном уголке страны он еще мог худо-бедно сойти за представителя индустрии развлечений. Но и здесь его скорее приняли бы за незадачливого статиста или за актера эпизодических, а то и вовсе эфемерных ролей вроде «отца семейства, который вот-вот должен прийти домой». И все же Пэт Хобби был сценаристом, в этом качестве приложив руку к созданию более двух дюжин фильмов, — правда, почти все они вышли на экраны до 1929 года.

«Сценарист?» — недоверчиво спросили бы вы при виде Пэта. Однако посудите сами: у него был свой письменный стол в сценарном корпусе киностудии, у него были карандаши, бумага, секретарша, коробочка с канцелярскими скрепками и блокнот для записей. Он сидел на продавленном стуле, а его воспаленные — но сейчас не так чтобы очень сильно — глаза пробегали по страницам свежего «Репортера».[115]

— Что ж, пора за работу, — сказал он мисс Роденбуш в одиннадцать часов.

— Что ж, пора за работу, — сказал он в двенадцать.

В четверть первого он ощутил позывы голода. До той поры каждое его действие (точнее, каждый момент его бездействия) полностью соответствовало профессиональным традициям. Присутствовало и знакомое многим сценаристам легкое раздражение оттого, что никто ему не досаждает, никто его не беспокоит, никто не пытается вывести его из полудремотного состояния, в котором он обычно пребывал на протяжении всего рабочего дня.

Он уже было собрался отчитать свою секретаршу за то, что она якобы на него таращится, когда наконец-то его потревожили. В дверь постучал один из студийных администраторов, принесший Пэту записку от его босса Джека Бернерса:

Дорогой Пэт!