«Это вдохнуло в меня новые силы и уверенность, что я тоже что-то могу и умею. Ты знаешь, Наташа, что я не люблю громких слов, но в данный момент считаю себя обязанным отметить и подчеркнуть, что этим я во многом обязан тебе. Уже только потому, что и до, и во время операции (какое кощунство, знал бы шеф!) я беспрерывно думал о тебе...»
Наталья улыбнулась, дочитав до этого места. Ей было приятно, и она представила живо, как Борис Анатольевич сосредоточен, весь погружен в дело, в мысли об операции, но все равно думает о ней...
«Но где он взял мой адрес? Неужели Татьяна дала?.. Не может быть, он не знает и ее адреса... Дед?..»
Мысли о деде заставили отложить письмо. Все-таки Наталья не была до конца уверена, что поступила правильно, оставив его одного. Тоскливо ему там... А если заболеет? Конечно, Костриковы всегда рядом, помогут, сообщат Клавдии Захаровне...
Она чуть-чуть кривила душой, обманывала себя. Не в старике Антипове дело, совсем не в нем. Дело в ней. Наверное, рано пока судить — неполных два месяца не срок, чтобы понять все окружающее тебя, найти свое место, привыкнуть к новым людям, к новой среде. Вдруг вспомнилось: «Чтобы определить жизнестойкость вида, нужно поместить особь данного вида в незнакомую, чуждую среду...» Не совсем точно, подумала Наталья, но в общем-то мысль та же.
Может быть, ЗЕТ прав? Среда — пустяки, уж кто-кто, а человек доказал давно свою жизнестойкость и приспособляемость к любым условиям. Скорее, человек бывает чужим для определенной среды.
Наталья вернулась к письму.
«А пудреница, которую ты потеряла у меня дома, нашлась. Представь, она каким-то образом завалилась за батарею центрального отопления. Я на днях уронил туда очки и случайно обнаружил пудреницу! Правда, она почти пустая, только ватка там лежит...» — Здесь Наталья не удержалась и улыбнулась опять. — «А позвонить тебе никак нельзя? Если бы ты позволила навестить тебя, я бы с удовольствием приехал на пару дней, у меня накопились отгулы. Интересно, там есть отделение челюстно-лицевой хирургии?.. Иногда у провинциальных врачей многому можно научиться. Профессор Адамов, о котором я тебе рассказывал, начинал в сельской больнице, а какой ученый! Если бы ты послушала его лекции, уверяю, что сама захотела бы стать врачом...»
— Неисправим и потому, может быть, гениален! — вслух сказала Наталья.
— Кто?
Она вздрогнула от неожиданности.
— Володя?! А я думала, что ты ушел...
— Нет, сижу вот. От кого письмо?
— От одного чудака, на которых держится мир. Почитай стихи, раз уж ты здесь. Впрочем, лучше не надо... — Она посмотрела на него. Он сидел на краешке стула и был чем-то похож на испуганную мышь. Или на ежа. Да, именно на ежа. На маленького, беспомощного еще ежика, который инстинктивно сворачивается в клубок, когда чувствует опасность. Ощеривается иглами, не зная, что иглы не спасут его от настоящего врага. — А ведь и ты чудак, Володя...
— Почему это я чудак? — удивился он.
— Все поэты чудаки.
— Глупости это, — сказал Володя, краснея. — Никакой я не поэт, просто так...
— Тем более. Все хочу спросить у тебя, с кем ты живешь?
— У нас большая семья! Мать, отец, замужняя сестра, у них двое детей, и еще младшая сестренка... Восемь человек.
— Ничего себе! — сказала Наталья. — У вас хозяйство?