Три романа о тайнах и преступлениях
Тексты, собранные в этой книге, еще не детективы или криминальные романы в современном понимании. В них сплелись в клубок сюжетные линии и фигуры, пришедшие из пасторали, из ранней приключенческой литературы (романы о путешествиях, авантюрные романы), из народных «рыночных» листков, которыми торговали на ярмарках, из газетных сообщений, из слухов об убийствах и загадочных происшествиях, рыцарского романа, английского готического, или «черного», романа.
В центре авантюрного романа или рассказа обычно оказывается несчастный юноша или девица — сирота, которую жестокая судьба гонит по свету и сталкивает с разными людьми: разбойниками и купцами, отшельниками и солдатами. Герой и сам силою обстоятельств может стать разбойником поневоле и даже благородным разбойником вроде английского Робина Гуда. Но может сделаться и прожженным мошенником (за этим литературным типом закрепилось испанское слово «пикаро» — плут). Один из родоначальников подобных неунывающих ловкачей — герой немецких и фламандских народных анекдотов-шванков Уленшпигель, или по-немецки — Ойленшпигель. Начало плутовскому роману (пикареске) в немецкой литературе положил Иоганн Якоб Кристоффель Гриммельсгаузен, автор замечательных «Похождений немецкого Симплициссимуса» (1669). Деревенский парень с латинским именем Симплиций Симплициссимус (Простак, самый что ни на есть Простак) попадает в горнило Тридцатилетней войны, охватившей в XVII веке всю Среднюю Европу. Страшная действительность, показанная в романе во всей своей неприглядности, выковывает из сельского увальня ловкого, циничного, но не чуждого философских размышлений бродягу, наемника, плута и мастера на все руки.
Симплициссимус стал одним из прямых предков немецкого, а возможно, и общеевропейского романного героя, гонимого роком, но вырабатывающего стойкий характер. К плутовскому роману эпохи барокко восходит европейский роман о становлении и воспитании личности XVIII—XIX веков и его более поздние модификации (у немцев это — цикл о Вильгельме Мейстере И.-В. Гёте, «Зеленый Генрих» Г. Келлера, «Игра в бисер» Г. Гессе; у англичан — «История Тома Джонса, найденыша» Г. Филдинга, романы Т.-Д. Смоллетта и Ч. Диккенса; у французов — «Эмиль, или О воспитании» Ж.-Ж. Руссо, романный цикл «Человеческая комедия» О. Бальзака, «Жан-Кристоф» Р. Роллана и т. п.). Чаще всего герои такого романа даже и не бродяги, подчас и не сироты, но судьба гнет и гонит их с той же жестокостью и с тем же произволом, что и их литературных предков, невзгоды и памятные встречи по-прежнему выковывают их характер. Сравнительно близкий к нам во времени пример русского романа воспитания — и, что важно, нищего сироты — трилогия А.М. Горького «Детство», «Юность» и «Мои университеты», где хорошо ощущается след старинного плутовского романа.
Но история ловкого бродяги дала и другую живучую литературную ветвь. Это романы, в которых на первом плане само действие, смена происшествий, опасностей, грозящих героям, нагнетание страхов и тайн, как правило, впрочем, благополучно разрешающихся. Читателю предлагается с неослабевающим интересом вместе с автором распутывать интриги, разгадывать загадки. А именно такие качества отличают детективную и криминальную литературу[324]. Как правило, они не дают ей подняться в верхние слои словесного искусства, поскольку детектив занимается человеком в сравнительно узком психологическом поле: патология преступления и логика решения его загадки. Однако под пером крупного писателя и такой в общем-то развлекательный жанр становится повествованием о внутреннем человеке, начинает питать и великую прозу, и великую драматургию. В «Дубровском» А.С. Пушкина можно разглядеть повесть о благородном разбойнике, в «Маскараде» М.Ю. Лермонтова — криминальную драму об убийстве, в «Грозе» А.Н. Островского или в «Анне Карениной» Л.Н. Толстого — историю женщин-самоубийц, не говоря уже о «Преступлении и наказании» Ф.М. Достоевского. Список произведений мировой литературы и искусства, в которых речь идет о преступлениях, очень длинен. И если мы понимаем, что перед нами не загадка, а разгадка страшного случая или преступления, причем такая разгадка, которая нас волнует и расширяет наше понимание окружающего мира, то мы попадаем из области детективного жанра в подлинно прекрасную область человековедения и самопонимания — в главную область искусства.
Этой области принадлежит произведение, которым открывается наша книга, — «Духовидец», роман или большая повесть, к сожалению, прервавшаяся на второй части. Великий немецкий поэт, драматург и мыслитель Фридрих Шиллер (1759—1805) взялся за роман, когда надо было расширить читательскую аудиторию основанного им журнала «Талия» и поддержать интерес публики к изданию. Для этого требовался таинственный и захватывающий сюжет, то и дело прерывающийся «на самом интересном месте» и заставляющий напряженно ждать продолжения. Шиллер блестяще справился с задачей, найдя увлекательный литературный «ход». В его романе действуют таинственные заговорщики, изобретающие все новые и новые приемы, для того чтобы подчинить своему влиянию молодого, впечатлительного принца одного из немецких княжеств.
«Духовидец» создавался Шиллером в одно время с трагедией «Дон Карлос». В этом произведении, если читатель помнит, разворачивается борьба наследника испанского престола и его свободолюбивого друга, маркиза Позы, с отцом Карлоса, королем Филиппом II. Борьба эта, усложненная любовной интригой и отношениями между отцом и сыном, идет, по сути дела, за власть, от которой ожидают установления политических и гражданских свобод, общественной справедливости — что было мечтой многих поколений мыслителей и поэтов, которая в эпоху Просвещения, казалось бы, должна была вот-вот воплотиться в жизнь. Идеи «Духовидца» не воспаряли, конечно, в такие выси, однако тонко чувствующий молодой принц был настроен явно в пользу человеколюбия и «в идеале» мог бы стать весьма просвещенным монархом; другое дело, что сама таинственная и мрачная обстановка, в которой происходит действие, заведомо обещает нам трагический исход. Роман Шиллера печатался в тех же номерах «Талии», что и фрагменты из трагедии, и в нем отразилась та же волновавшая Шиллера проблема благодетельной,
Многочисленные монархи мелких и крупных немецких государств не были в массе своей ни добрыми, ни удачливыми. Если даже кому-то из них доставалась военная слава и удавалось покровительствовать наукам и искусствам, как, например, прусскому королю Фридриху Великому, или достигнуть успехов в устройстве педагогических учреждений, как это было с принцем Карлом Евгением Вюртембергским, властителем родины Шиллера и создателем знаменитой Карловой школы, то добрыми и человечными их никак нельзя было назвать.
В «Дон Карлосе» Шиллер создал образ инфанта, наследника испанских королей, который полон самых гуманных намерений, веротерпимости, желания духовной и политической свободы для себя и своих подданных, однако терпит фиаско в неравной борьбе со своим суровым отцом, королем Филиппом, и с мощью Католической Церкви в лице Великого инквизитора. И в «Духовидце» мы видим молодого образованного принца, путешествующего по Италии и остановившегося в Венеции, которая слыла тогда среди европейской аристократии модным местом. Принц вполне симпатичен, гуманен, но духовно нестоек — точно так же, как персонаж шиллеровской трагедии. Герой «Духовидца» позволяет вовлечь себя в интриги некоего тайного общества, которое обещает ему помочь завладеть отеческим троном (принц по старшинству не имеет права престолонаследия), чтобы затем подчинить его монархию своим политическим интересам.
Под этим тайным обществом угадывался знаменитый католический орден Иисуса. Деятельный и превосходно организованный орден иезуитов, «светских монахов», играл в XVII—XVIII веках немалую роль в европейской политике. Иезуиты вмешивались в дела Франции, Испании, Италии, германских королевств и княжеств. Их влиянию воспротивился наконец даже Папа Римский и в 1773 году упразднил ставший слишком самостоятельным орден. Но иезуиты продолжали действовать, находя покровительство то в Пруссии Фридриха II, то даже у российской императрицы Екатерины Великой. Сильной стороной иезуитов, привлекавшей к ним монархов-просветителей, была стройная, продуманная педагогическая система, которая давала хорошее образование. Впоследствии орден был восстановлен, затем вновь изгонялся из ряда стран. В России его запретил Александр I в 1820 году.
В Германии работа ордена вела к тому, что колебалась вера некоторых монархов-лютеран. Были случаи обращения их в католичество, что порождало множество слухов. Рассказывали об особенном влиянии иезуитов на немецких принцев, когда те путешествовали по Италии. Например, это относилось к будущему саксонскому курфюрсту и польскому королю Августу Сильному. Намного раньше, в середине XVII века, принял католичество принц Брауншвейг-Люнебургский, и произошло это именно в Венеции. В середине 1780-х годов, когда Шиллер стал искать тему для своего романа, в немецкой печати много писали о намерении иезуитов тайно подчинить себе едва ли не все германские государства и вернуть их под власть папства. Журнал «Берлинский ежемесячник» вел даже список случаев невероятного усердия, с каким стараются внушить многим протестантским властителям симпатии к католицизму.
Другая тема, привлекавшая тогда всеобщее внимание, — это вошедшая в моду мистика, таинственные явления магнетизма и электрических воздействий, вызывание духов. Общественный и политический кризис, охвативший Французское королевство — самую влиятельную страну континента — и эхом прокатившийся по всей Европе, поколебал надежды эпохи Просвещения на спасительную силу Разума. Как бывает всегда в кризисные времена, ожили мистические настроения, вера в помощь иных, потусторонних, темных сил. Подобное случалось и в нашей отечественной истории — на рубеже XIX и XX веков и в конце советской эпохи. По афоризму художника Франсиско Гойи, «сон разума рождает чудовищ». Этим не преминули воспользоваться ловкие шарлатаны — маги, чародеи и заклинатели, энергично пустившиеся пожинать плоды «власти тьмы».
В то время, о котором идет речь, самым известным заклинателем духов слыл талантливый итальянский авантюрист Алессандро Калиостро (подлинное его имя — Джузеппе Бальзамо; 1743—1795). Тем не менее в середине 1780-х годов он угодил в Бастилию после расследования шумного процесса о краже ожерелья королевы Марии-Антуанетты, но скандал, как бывает, принес ему еще больше славы. Этот ловкий мистификатор подозревался в связях с иезуитами и не раз посещал Венецию, в которой происходит действие романа «Духовидец». Одни восхищались им, принимая его чуть ли не за бессмертного сверхчеловека, другие обличали его как обманщика. Так, курляндская писательница Элиза фон дер Рекке, вначале подпавшая под обаяние Калиостро, выступила с памфлетом «Известие о пребывании пресловутого Калиостро в Митаве в год 1787 и о его тамошних магических проделках». Памфлет этот был известен Шиллеру, равно как и все похождения одаренного мошенника.
Среди литературных откликов на похождения Калиостро — комедия Гёте «Великий Кофта» (1792). Проделки мнимого мага, графа Ростро, связываются там не только с интригами иезуитов, но и с масонством (сцена вызывания духов происходит в масонской ложе). Даже лютеранскому пастору герой обещает достижение «тайного знания».
Сложная символика, театральность масонских обрядов, стремление масонов общаться в рамках своих собственных наднациональных связей между ложами одной и той же «системы» и без контроля со стороны властей сыграли с ними злую шутку. Их стали преследовать и подозревать в безбожии, в политическом интриганстве — зачастую понапрасну, но иногда и не без оснований. Напомним о жестоком гонении на российских масонов со стороны престарелой Екатерины II во второй половине 1780-х и первой половине 1790-х годов, когда «мартинисты» (так именовались масоны, которым приписывалось следование религиозному вольнодумству французского философа Л.-К. де Сан-Мартена) были обвинены в проповедовании идей Французской революции. При этом прекратилась приносившая большую пользу русской культуре просветительская деятельность издателя, одного из основоположников отечественной журналистики, Н.И. Новикова, который был также и крупным масонским деятелем.
Действительно, некоторые тайные сообщества несли опасность распространения революционных идей. Как известно, из парижского клуба в церкви Св. Якова в годы Французской революции возникло радикальное течение якобинства. Не забудем, что гуманистические идеи масонства способствовали в XVIII веке созданию идеологии нового государства — Соединенных Штатов Америки.
В то же время в сложной системе масонских лож усиливается склонность к мистицизму. Так называемая шведская система «строгого наблюдения», построенная на легенде о том, будто масоны являются преемниками ордена рыцарей Храма Соломона (тамплиеров, или храмовников), немало способствовала усилению этих настроений и отходу от рационализма в темные области иррационального.
В немецких землях масонство получило широкое распространение, зачастую находясь под покровительством того или иного монарха, и к 1780-м годам в Германии насчитывалось до четырехсот пятидесяти лож, в которых состояло не менее двадцати семи тысяч членов. В это время масонство в моде. Ложи и подобные им тайные общества, соединяющие в себе мистицизм и политическое вольнодумство (розенкрейцеры, иллюминаты), растут как грибы.
Тем охотнее духовидцы и прочие «пророки» имитируют в своих целях масонские ритуалы и пользуются псевдомасонской символикой. Так, известный в свое время шарлатан и заклинатель трактирщик Шрепфер, связанный с масонами, приобрел столь сильное влияние при саксонском дворе, что во дворце курфюрстов, в Дрездене, ему отвели особый зал для вызывания духов. Русским читателям и театралам известно имя еще одного мага XVIII века — так называемого графа Сен-Жермена, упоминаемого в повести Пушкина «Пиковая дама» и в одноименной опере П.И. Чайковского. Этот французский авантюрист темного происхождения (ум. ок. 1784), выдававший себя, по словам одного из персонажей пушкинской повести, «за вечного жида, за изобретателя жизненного эликсира и философского камня»[325], явился предшественником и своего рода учителем Калиостро. В романе Шиллера упоминается еще один духовидец — некто граф Габалис, лицо, вероятно, никогда не существовавшее. Кстати напомним, что, откликаясь на веяния своей эпохи, Гёте в 1770-х годах обратился к истории доктора Фауста — полулегендарного средневекового алхимика и чернокнижника, заклинателя духов.
Традиции мистического общения с духами уходят в позднюю античность. Перед тем как начать роман, Шиллер читал сочинения древнегреческого писателя и философа Лукиана Самосатского (II в. н. э.). В них высмеивалась мода на магию, охватившая людей на пороге новой эры. Лукиана перевел и издал один из веймарских литературных корифеев К.-М. Виланд. В некоторых романах Виланд обращался к античности и ее философским отражениям (выстраивая сатирические параллели к современности). В одном из его романов повествовалось о Перегрине Протее, маге и фокуснике античности. Упоминался у Виланда также философ из Малой Азии Аполлоний Тианский (I в. н. э.), которого считали чудотворцем. Шиллер близко общался с Виландом, в журнале которого «Немецкий Меркурий» обсуждались темы мистического шарлатанства и происков тайных обществ. Это были модные литературные темы, сохранявшие отчетливый политический привкус. Отметим, что случайно или нет, но отдельное издание романа Шиллера увидело свет именно в год начала Великой французской революции.
ebooksa