— Все до единого, — ностальгически продолжал Громобой. — Ты задавал в «Давидсоне» тон.
Тут он, по-видимому, приметил скользнувшее по лицу Аллейна выражение ужаса и, наклонясь, похлопал его по колену.
— Однако я отвлекся, — признал он. — Что, вернемся к нашим баранам?
— Да, — с великим облегчением согласился Аллейн. — Вернемся. К нашим.
— Твой черед, — великодушно объявил Громобой. — Что ты там говорил?
— Ты не думал о том — да нет, конечно, думал, — что тут произойдет, если тебя убьют?
— Как ты и сказал, конечно, думал. Цитируя твоего любимого драматурга — видишь, я не забыл, — последуют «отравленные тучи насилия, убийства, грабежа…». — Громобой произнес цитату с явным удовольствием и добавил: — И это еще слабо сказано.
— Да. Так вот, как ты должен был понять на Мартинике, риск не ограничивается территорией Нгомбваны. Специальной службе известно, действительно известно, что в Лондоне есть полубезумные, на все готовые экстремисты. Среди них имеются выходцы из совсем уж застойных болот колониализма, имеются и те, кого снедает ненависть к цвету твоей кожи. Попадаются также люди, которых по-настоящему сильно обидели, люди, чьи обиды приобрели по причине безысходности самые уродливые очертания. Впрочем, не мне тебе обо всем этом рассказывать. Они существуют, их немало, они организованы и готовы действовать.
— Меня это не тревожит, — со способным довести до исступления самодовольством сообщил Громобой. — Нет, серьезно. Совершенно честно тебе говорю, ни малейшего страха я не испытываю.
— Я твоего чувства неуязвимости не разделяю, — сказал Аллейн. — Я бы на твоем месте обливался потом от страха. — Тут ему пришло в голову, что он и вправду думать забыл о дипломатическом протоколе. — Но пусть так. Примем твое бесстрашие за данность и вернемся к разрушительным последствиям твоей смерти для твоей же страны. Вот к этим самым «отравленным тучам». Неужели даже эта мысль не способна склонить тебя к осторожности?
— Но, дорогой мой, ты так и не понял. Никто меня не убьет. Я это точно знаю. Чую нутром. Мне просто-напросто не писано на роду пасть от руки убийцы, только и всего.
Аллейн открыл было рот, но смолчал и снова закрыл.
— Только и всего, — повторил Громобой и развел руки в стороны. — Ты понял! — торжествующе воскликнул он.
— Ты хочешь сказать, — произнес Аллейн, тщательно подбирая слова, — что пуля в Мартинике, копье в глухой нгомбванской деревушке и пара-другая выстрелов в упор, которыми тебя время от времени награждали, — всем им было предначертано остаться безрезультатными?
— Дело не только в том, что в это верю я сам, дело в том, что мой народ — мой народ — в глубине души сознает, что так оно и есть. Это одна из причин, по которым меня каждый раз переизбирают, причем единогласно.
Аллейн не стал спрашивать, не является ли это также одной из причин, по которым никто пока не набрался безрассудной смелости выставить против него свою кандидатуру.
Громобой протянул здоровенную красивую руку и положил ее на колено Аллейна.
— Ты был и остался лучшим моим другом, — сказал он. — Мы были близки в «Давидсоне». Мы оставались близкими людьми, пока я изучал право и каждый день обедал в «Темпле». Мы и теперь близки. Но то, о чем мы сейчас говорим, связано с цветом моей кожи, с моей расой. Моей чернотой. Прошу тебя, дорогой мой Рори, не старайся понять, постарайся просто принять.
Единственным, что смог Аллейн ответить на такую просьбу, было:
— Все не так просто.
ebooksa