— О некоторых подозрениях.
— А о каких?
— Как мне кажется, — ответил я, — никто не говорил с тобой о смерти твоей сестры.
Он опустил глаза вниз.
— Обычно, когда ведется расследование убийства, — продолжал я, — говорят со всеми, кто знал жертву. Спрашивают об их подозрениях, соображениях… Хотят узнать, чем занималась жертва, куда она ходила, с кем общалась… С тобой беседовали об этом?
— Нет, — ответил он. — Никто со мной не говорил.
— А должны были, — сказал я. — Значит, мне следует поговорить с тобой об этом. Потому что братьям многое известно об их сестрах. В особенности в вашем возрасте. Держу пари, ты знаешь о Шоне такое, чего не знает больше никто. Держу пари, она рассказывала тебе о таких вещах, о которых не могла рассказать маме. И держу пари, ты и сам мог догадываться о многом.
Мальчик, стоя на месте, перетаптывался с ноги на ногу. Вид у него был застенчивый и немного гордый, как будто он собирался сказать:
— Никто не говорил со мной ни о чем.
— А почему?
— Да потому, что я урод. Они думают, что я к тому же еще и тугодум.
— Кто сказал тебе, что ты урод?
— Да все.
— И даже мама?
— Она так не говорит, но она так думает.
— И даже твои друзья?
— У меня нет никаких друзей. Ну кто станет со мной дружить?
— Все они не правы, — твердо произнес я. — Ты не урод. Ты, конечно, не красавец, но и не урод. А это совсем разные вещи.
Он засмеялся.
— Именно это, бывало, говорила мне Шона.