Пожиратели

Люди подходили к идолу, поднимались по помосту ближе к рукам, готовые расстаться с детьми.

Что заставляло их идти на такое чудовищное преступление? Какой-то неистовый магнетизм Тофета, скопленный в овраге огня и серы, или же нагая людская темная сущность позволила безуплатно расползтись тьме по земле?

На человеческих лицах не было сожаления или отчаянья, они принимали все как должное.

От боя ненавистных барабанов ныла голова, но имеется звук более невыносимый, равный крикам обнаженной преисподней – вопли детей. Они взорвали небеса, разорвали мозг Матвея, и он выплюнул его прямо под себя.

– Хватит! – простонал он.

– Это еще не все, смотри! – старуха схватила Матвея за ворот свитера и потащила ближе к идолу.

Мужчина попытался вырваться, но его обмякшее тело сопротивлялось так же, как сопротивляется маслу горячий нож.

Он кричал, пока его тащили прямо сквозь людей, детей, еще не брошенных в пламя.

Он визжал, поднимаясь на помост.

Визжал, закрывая глаза и обжигаясь от жара огня.

– Смотри! – проревела старуха.

Отсюда казалось, что единственный существующий звук в мире – это детский крик.

Старуха ударила Матвея по щеке, до крови разбила губу.

Через маленькую щелку глаз он увидел извивающиеся пятна и клубы дыма, поднимающиеся в небеса.

– Аххрг…

– Открой глаза, Матвей! – приказала старуха. В свете костра черты женского лица заострились, глаза запали.

Ее голос источал больший смрад, чем эти тела, чем запах серы. Неповиновение непредусмотренное, невозможно.

Матвей беспрекословно распахнул веки, вперил взгляд прямо в центр наполняющейся детскими телами чаши.

Дым громадными клубами вился в воздухе. Дети за считанные секунды краснели, в поисках спасения начинали перекатываться на живот и спину, а те, кто не мог этого сделать – просто кричали во всю глотку.

Они кричали по разным причинам: Матвей – потому что не видел ничего более жесткого и ненормального, потому что все его представления о мире и о человеке – венце природы – разлетелись в щепки; только вступившие на порог жизни дети жарились на алтаре человеческой набожности и проклинали измерения.