– Она подсказала.
– Подсказала. Стражевой Камень в своем зеркале показала, обещала помочь. И вот я здесь. Полгода на острове штаны просиживал, ждал. Уже начал думать, что обманула меня албасты, а тут он объявился. – Тайбек улыбнулся, и улыбка его была пугающая. Неживая албасты из Викторовых кошмаров улыбалась точно так же. – Не обманула.
– Не обманула. – Игнат подошел к нему вплотную, спросил: – А что она потребовала взамен?
– Тебе ли не знать, что нежить просто так ничего не делает. – Тайбек усмехнулся теперь уже своей прежней хитроватой ухмылкой. – Сам-то что пообещал? Молчишь? Вот и я промолчу. Ты теперь про меня и так почти все знаешь. Другому бы я за такие знания давно глотку перерезал, а с тобой, кунак, видишь, по-доброму разговариваю. Не трогай Сиротку и мастера Берга придержи. Все будет, смерть его женщины неотомщенной не останется. Я ее имя Сиротке тоже назову, когда он будет умирать. А умирать он будет долго, потому что много имен ему услышать придется. Я все эти имена знаю. Вот тут они у меня все. – Он постучал себя пальцем по лбу.
– Почему ты его до сих пор не убил? – спросил Игнат. – Зачем тянул? Евдокия сейчас была бы жива.
– Евдокия была бы жива, так другая какая-нибудь женщина умерла бы. Он никого больше не убьет. Обещаю. – Тайбек задумчиво посмотрел на разверстую могилу, сказал: – А ты, кунак, мне тоже кое-что обещал. Пришло время.
– Что ты хочешь, Тайбек?
– Чешую. Ту, что ты из озера выловил. Одну-единственную чешуйку. Не переживай, остальных для твоего дела хватит.
– После похорон ко мне зайди, – велел Игнат после недолгого молчания. – Отдам…
Когда хоронили Евдокию, выглянуло солнце, желтыми лучами растолкало тучи, зажгло румянец на безмятежном Евдокиином лице. Пришел Кайсы. Как узнал? Молча шагнул к гробу, накинул на ноги Евдокии полог из лисьих шкур, чтобы не замерзла по дороге в лучший мир.
Август не плакал, только шептал что-то неразличимое. Может, молитвы, а может, проклятия. А когда первые комья земли забарабанили по крышке гроба, развернулся и побрел прочь. Они нашли его на маяке, в стельку пьяного, расхристанного, в ворохе валяющихся на полу набросков. Август рисовал памятник, готовился к самому скорбному своему проекту.
Начавшаяся снова метель продержала их четверых на острове почти две недели. Даже Кайсы не рискнул уйти, сказал, что волчья стая уж больно большая, одному ему с ней не справиться. Эти две недели вынужденного затворничества каждый из них жил своей жизнью, другим не мешал, но присматривал, чтобы не случилось беды. В сердцах их рождалась необъяснимая уверенность, что весной все случится: обретут плоть и их страхи, и их надежды. До весны оставалось тридцать пять дней…
Весна началась так же внезапно, как до этого зима. Не было борьбы и передачи власти, просто начал таять снег, превращая дороги в непролазное грязевое месиво. А лед на Стражевом озере исчез в одну ночь, ни льдинки не осталось. Серые волны пригнали к берегу кости тех, кто не пережил зиму, кого не отпустило озеро. Костей оказалось много, значит, зиму не пережили не только те, о ком знали, были и другие несчастные.
Август окончательно поселился в маячной башне, оставался там даже в полнолуние, к уговорам не прислушивался. Он больше ничего не боялся, и терять ему было нечего. Тайбек, Игнат и Кайсы его понимали, поддерживали каждый по-своему и жить так, как ему хочется, не мешали.
После смерти Евдокии Август изменился, словно бы потерял себя. Он то становился суетливым и говорливым, то замыкался в себе, уходил в запой. Теперь все свободное время он посвящал работе над памятником, делал, переделывал. На взгляд Виктора, получалось красиво, но архитектор оставался недоволен – нервничал, злился, уничтожал уже созданное, чтобы начать все сначала.
А чудовище со множеством имен, то, которое живет в озере, его не трогало.
– Это потому, что у мастера Берга больше нечего отнять, – сказал как-то Тайбек. – У него все отняли. Не осталось ни радости, ни надежды, ни страха. Аждархе такой без надобности. Пустой сосуд жажду не утолит.
Все они в той или иной мере являлись пустыми сосудами, и только Виктор был наполнен чувствами по самое горлышко. Он мечтал о скорой встрече с Настей и одновременно боялся, не знал, что скажет, как признается в своих чувствах.
Игнат о его душевных терзаниях слушал с улыбкой. Наверное, вспоминал что-то свое, светлое. Ведь и в его жизни было место светлому, только оно затмевалось болью от потерь. Может, в память о том светлом, что в нем еще осталось, он и решил ехать вместе с Виктором в Пермь.
– Ты не бойся, под ногами у тебя я путаться не стану, – сказал он со смущенной улыбкой. – И даму твоего сердца смущать не буду, только увижу, что у тебя все хорошо, и уйду.