«Я впервые увидела отца Гавриила двадцать лет тому назад в Тбилиси на проспекте Руставели, – вспоминает Кетевань (Копалиани), игуменья Самтаврийского монастыря. – Он, подняв руки, громким голосом взывал: „Грузины, опомнитесь, просыпайтесь! Грузия погибает! Могила святой Шушаники в запустении! Метехский храм превратили в театр!“ Юродивый монах громко плакал и скорбел о своем народе. Прохожие с интересом останавливались. Некоторые внимательно слушали, некоторые скептически улыбались…»
Однажды отец Гавриил пришел в театр слушать оперу «Даиси» и в сцене, где патриарх благословляет народ, поднялся с места и стал в ответ кланяться. А когда изумленный актер замолчал, монах поднялся на подмостки и стал рассказывать зрителям о Христе.
Вот и во время первомайской демонстрации, когда сотни людей на площади кричали «Слава Ленину!» – отец Гавриил не смог спокойно видеть и слышать это коллективное умопомрачение…
После истории 1 мая 1965 года для отца Гавриила наступили тяжкие времена. За ним сохранили сан священника, но церковные власти отстранили его от служения. Официально монах был признан сумасшедшим, с «белым билетом» его не брали ни на какую постоянную работу. В разные годы он подрабатывал сторожем на винограднике, истопником в церкви, а то и вовсе стоял на паперти с протянутой рукой. Хуже всего, что в угоду властям церковные иерархи не разрешали ему приходить в церковь на богослужения, причащаться. Вот тут-то и стало понятно, почему отец Гавриил с таким упорством предусмотрительно возводил во дворе дома свою церковку-молельню, откуда его никто не мог выгнать.
Все это время отец Гавриил находился под постоянным «присмотром» КГБ, его часто вызывали на допросы, и были случаи, когда родственники привозили его домой избитым. Многие знакомые в Тбилиси от него тогда отвернулись, даже на порог дома не пускали.
В повести Валерии Алфеевой «Званые, верующие, избранные» приводится рассказ иеромонаха Антония, который был знаком с отцом Гавриилом как раз в годы скитаний и лишений: «…Он сторожил у нас колхозный сад, там у него шалашик. А днем уходил в лес, выкопал себе пещеру на обрыве, как отшельник… Выйдешь, а он сидит под деревом, на ветках развешены кормушки, на земле плошки, миски с зерном, и птицы кругом порхают. А на ладони у него дятел… красная шапочка на затылке и на крыльях белые разводы. При всей простоте отца Габриэля (так в Грузии многие звали отца Гавриила) я не встречал человека умнее и начитаннее его. Он всегда читал святых отцов, и все помнит, особенно Исаака Сирина».
Отец Гавриил жил так же, как в детстве, в святой простоте – в пещере, выкопанной своими руками, в окружении птиц…
Лишь в 80-х годах для монаха-скитальца наконец-то нашлось место, где можно было преклонить голову. С разрешения Патриарха-Католикоса всея Грузии Илии II иеромонах Гавриил поселился в круглой башне Самтаврийского женского монастыря – того самого, куда он приходил еще ребенком, и молился, чтобы матушки разрешили ему остаться. Отец Гавриил часто повторял: «Милостью Божией и Пресвятой Богородицы и по благословению двух Патриархов мне досталась эта келья». В монастыре Самтавро есть список с чудотворной Иверской иконы Божией Матери, которую он всегда особо чтил.
Отец Гавриил пришел в Самтавро поздней осенью, и к удивлению монахинь поселился не в своей келье в башне, а в маленьком дощатом домике, который когда-то использовался для курятника. «Здесь будет жить монах Гавриил, и никто не посмеет сюда войти», – объявил он всем. Сестры недоумевали: как он собирается жить в холода в этом сарае, где сквозь щели гуляет ветер? И зачем ему это нужно? Позже стало понятно: с первых дней отец Гавриил начал обучать монахинь и послушниц по своей «методике» смирению и послушанию, и смысл этих уроков стал понятен только сейчас, спустя годы. Кого-то блаженный старец с гневом выгонял из храма, кого-то заставлял залпом выпить стакан вина, а перед кем-то становился на колени и говорил: «Прости меня, ближний! Я самый грешный». Однажды отец Гавриил лег на пороге монастырской трапезной и велел, чтобы сестры на него наступали.
Его поведение с точки зрения человеческой логики не поддавалось объяснению, к тому же отец Гавриил нарочно всех еще больше запутывал: устраивал шумные застолья, на которых сам не съедал ни крошки, изображал из себя выпивоху. Кувшин вина он уважительно называл «профессором».
«Отец Гавриил часто выносил из кельи кувшин, ставил и накрывал его сверху тряпкой, как будто прятал, – вспоминает монахиня Параскева (Ростиашивли). – На самом деле кувшин был очень хорошо виден. Он делал вид, что пьет, чтобы все думали, что он пьяница».
Однажды в Самтавро пришел разгневанный мужчина – он искал любимую женщину, которая скрывалась от него в монастыре, и случайно натолкнулся на отца Гавриила. Монах с большим интересом и сочувствием выслушал мелодраматическую историю и под конец сказал: «Я, Гавриил, мастер устраивать такие дела. Доверь это дело мне, и я тебе сосватаю эту женщину. Молитвенниц здесь и так хватает…» Затем он пригласил гостя в свою келью вместе вкусить хлеба – тот даже не догадывался, насколько эта встреча впоследствии изменит все его представления о любви, и вообще о смысле жизни.
«Сначала я жалел его как бедного помешанного монаха, потом радовался, встречая в нем сочувствие и понимание. Потом я удивлялся тому, что этот странный монах знает почти наизусть Ветхий и Новый Завет, – вспоминает историю своего внутреннего преображения Отар Николаишвили. – Спустя некоторое время я заметил, что он дает ответы на вопросы, которые я вслух не задавал, но которые действительно меня волновали. Он мог читать мысли. Это меня очень озадачило и в какой-то степени напугало: какая же сила была передо мной?»
Бывало, отец Гавриил выходил из своего домика, садился на стул, звал к себе кого-то из монахинь и просил принести какую-нибудь кастрюлю из своей кельи. Никакой кастрюли там не было, старец начинал прикрикивать. Кто-то обижался и плакал, другие гневались или приходили в отчаяние – вот тут-то и открывались, как просвет, все «слабые места» в духовной жизни сестер и послушниц.
«Только с сердцем, полным любви, можно обличать грехи другого человека», – говорил старец, и в его карих кротких глазах светилась искренняя любовь к людям.
Нередко отец Гавриил покидал Самтавро – шел навестить родных в Тбилиси или уходил в горы помочь восстанавливать какой-нибудь заброшенный монастырь. Его спутники вспоминают, что по дороге монах-юродивый мог остановить на дороге поток машин и попрошайничать, петь или танцевать в любом месте, а потом все деньги раздать нищим. Но в храме, даже на его руинах, становился предельно серьезным и говорил, отслужив молебен: «Верьте, что мы здесь не зря сотрясаем воздух. Правда, сегодня разрушено и закрыто много церквей и монастырей, но святой Ангел, который назначен здесь по распоряжению Христа, видит и слышит наше усердие и мольбы».
«Как-то старец отправился в Тбилиси за покупками, – вспоминает архимандрит Савва (Кучава). – У него было всего сто рублей. На остановке два пчеловода жаловались, что не могут достать ста рублей, чтобы вылечить пчел. Отец Гавриил, ни на минуту не задумываясь, отдал им свои деньги, а сам вернулся обратно. На следующий день к нему пришли два знаменитых актера и пожертвовали тысячу рублей. Старец сказал: „За отданное на доброе дело Бог дает во сто крат больше“».
Однажды отец Гавриил проснулся среди ночи и стал звонить в монастырский колокол и кричать: «Просыпайтесь! Вся Грузия тонет в крови!» Это было незадолго до 9 апреля 1989 года, когда в четыре часа утра в центре Тбилиси на проспекте Руставели военные разогнали многотысячный митинг представителей национального движения, применив отравляющий газ и саперные лопатки. Двадцать человек погибли, несколько сотен получили серьезные отравления газом. Но вскоре все поняли, что прозорливый старец имел в виду не только этот случай.
В 1992 году началась грузино-абхазская война, которая унесла жизни тысяч грузин. Многие помнят, как уже больной, немощный отец Гавриил подолгу стоял в храме на коленях перед иконой Божией Матери и умолял: «Меня прими в жертву, а Грузию спаси!»
В последние годы жизни отец Гавриил тяжело заболел водянкой, к этому прибавился перелом ноги – полтора года он был прикован к постели, страдал от постоянных болей. Лишь изредка, превозмогая боль, старец выходил из своей кельи, садился около церкви и беседовал с монахинями или паломниками.
ebooksa