Еще в самом начале моей карьеры, изучая жертв изнасилования, я убедилась, что расовые проблемы становятся серьезным врагом правосудия. Если в жертве есть что-то нешаблонное, что кажется сыщикам опасным или неудобным, существует масса способов спустить дело на тормозах. Это и было одной из главных причин того, что череда убийств Уоллеса продлилась так долго. Как сказала мать его четвертой жертвы Шоны Хок: «Жертвы не были заметными людьми с положением в обществе. В них не было ничего особенного. Да к тому же они были чернокожими».
Тем не менее стоило следователям установить виновность Уоллеса, как в СМИ начался ажиотаж. Его внушительные размеры и способ убийства соответствовали представлениям общественности о законченном монстре. Цвет его кожи делал эту историю еще более увлекательной, поскольку добавлял новизны образу типичного серийного убийцы. В газете
В то же время в прессе отмечалось, что после ареста Уоллес разрыдался и стал молить о прощении. Приводились слова его знакомых, которые называли Уоллеса умным, добрым и привлекательным человеком. Даже в упомянутой выше залихватской статье в
В такой реакции СМИ не было ничего нового. Образ Уоллеса, балансировавший на грани ужаса и развлечения, был написан теми же широкими мазками, которые использовались для всех серийных убийц. Его показывали измученным человеком, чьи акты насилия вступали в ожесточенное противоречие с остатками человечности, существовавшими в глубинах его души. Сводить Уоллеса к такой плоской карикатуре было упрощением, но зато он становился проще и понятнее. Это делало его историю не более чем очередной версией известного сюжета о борьбе добра со злом.
Такое мифологизированное представление о серийном убийце уже отпечаталось в сознании миллионов американцев. Не имело значения, увидят ли присяжные что-то новое в этом деле. Не имело значения и то, что Уоллес принципиально отличался от всех других убийц. Стереотип сложился и закрепился.
Именно этому я и собиралась противостоять.
Процесс над Уоллесом начался в сентябре 1996 года. Обстановка в зале окружного суда была привычной: потертые половицы перед местом судьи, столик судебного стенографа и скамья присяжных, на которой двенадцать человек будут молча слушать показания, чтобы вынести вердикт. И все же я нервничала. Я видела в деле Уоллеса кульминацию всего, чем занималась на протяжении многих лет, изучая изнасилования, серийных убийц и психологию преступности. Кроме того, за судебным процессом пристально следили и юристы, и общественность. Имело значение все: образ Уоллеса, созданный в СМИ, характер его преступлений и совокупность воспоминаний о его жертвах. У меня был шанс и развеять мифы, окутывающие серийных убийц, и продемонстрировать, что на самом деле представляет собой серийный убийца. И нужно было выверить каждую деталь.
План защиты был прост. Поскольку дело было чревато смертным приговором, а признательные показания Уоллеса приобщены к материалам суда, единственным вариантом было убедить присяжных в неполной вменяемости обвиняемого. Таким образом, поле судебного решения сужалось до выбора между смертной казнью и пожизненным заключением. А бремя доказывания однозначно ложилось на Ресслера и меня. Как профильные специалисты по серийным убийцам, классификации преступлений, психосоциальному развитию и психическим заболеваниям, мы должны были сформировать мнение присяжных об отягчающих или смягчающих обстоятельствах[36]. Отягчающих обстоятельств в деле Уоллеса хватало, и они были серьезными — убийство в ходе изнасилования, убийство на глазах у ребенка и, конечно, то, что убийств было много. Но присяжным нужно было учесть и многочисленные смягчающие обстоятельства. Мы с Ресслером могли предоставить им редкую возможность заглянуть в психологию Уоллеса, а также показать его убийства в контексте поведенческой антецедентности[37]. После многих лет работы в этой области мы могли объяснить действия серийного убийцы с научной точки зрения.
Разумеется, задача была не из легких. Практически непреодолимым препятствием выглядела изначальная предубежденность присяжных относительно Уоллеса. Как-никак, он был серийным убийцей и дал признательные показания. В ходе процесса прокуроры делали акцент на эмоциях, то и дело подходя к скамье присяжных с просьбами «посмотреть на родственников жертв и представить себя на их месте». Тем не менее мы с Ресслером не собирались уступать. Мы узнали Уоллеса. Мы проинтервьюировали его самого, его родных и даже ставшую его невестой тюремную медсестру. Мы тоже могли воззвать к чувствам, но не собирались этого делать. Наш подход был в том, чтобы строго придерживаться фактов. Мы сделаем все, что можем: выступим в суде и с позиций бихевиористики[38] и психологии опишем душевное состоянии Уоллеса во время его убийств, а также предоставим некоторые сведения о его детстве. Это будет беспристрастная правда. А что с ней делать дальше, решать присяжным.
Первым выступал Ресслер. Он сказал, что Уоллес выказывал признаки психологической нестабильности:
— Он всегда производил впечатление человека, делающего шаг вперед и два назад. Уоллес мог положить что-то в духовку, чтобы запечь, и забыть включить эту духовку.
Далее Ресслер пояснил, что преступления Уоллеса имели признаки и организованных, и дезорганизованных. Он привел конкретные примеры поступков подсудимого, свидетельствовавших о его пониженных умственных способностях или психическом заболевании. В частности, он обратил внимание на объяснение убийства Шэрон Нэнс, которое в беседе с нами дал сам Уоллес.
— По его словам, она задала ему какой-то вопрос, который его взбесил. Поэтому, когда после секса она попросила денег, он забил ее до смерти. — Ресслер сделал паузу, затем продолжил: — Уоллес так и не сумел внятно объяснить мне, зачем это сделал… Если он сознательно решил сделаться серийным убийцей, то пошел не тем путем.
Вывод был прост: такого рода внезапные убийства можно объяснить только наличием психического или эмоционального отклонения. У Уоллеса такие отклонения были, и под их воздействием он терял контроль над собой.
Следующей была я. Усевшись на свидетельскую скамью, я собралась с мыслями и высказала свое мнение о личности Уоллеса и устройстве его сознания:
— Наличие у обвиняемого достаточного количества элементов психического нездоровья позволяет мне уверенно говорить, что он не способен сформировать конкретное намерение или действовать предумышленно. Он создает вычурные фантазии, воплощает их и не может провести различие между своим внутренним миром и окружающей действительностью. Это проявилось в том, что жертвами обвиняемого были его знакомые. По моему профессиональному мнению, Уоллес психически нездоров, что лишает его способности формировать конкретные намерения.
Далее я объяснила свою точку зрения, начав с того, что по множеству параметров Уоллес был неподходящим кандидатом на роль серийного убийцы. Его любили в школе, он был обаятельным и привлекательным и успешно прошел службу на флоте. Но точно так же, как любое преступное поведение стимулируется культурой в широком смысле слова, природа серийных убийц постоянно эволюционирует, испытывая на прочность наши устоявшиеся представления о возможном и невозможном. Для некоторых переход к насилию не представляет особого труда. Это реакция на окружающую среду, которая проявляется очень индивидуально.
В случае Уоллеса первоисточником были его проблемы с эмоциональной жизнью. Они послужили катализатором. Это началось с близких, в первую очередь матери и жены — они были его обидчиками и в то же время его единственными положительными эмоциональными привязанностями. Выбирая жертв из числа знакомых, Уоллес пытался восстановить нарушенные эмоциональные связи своего прошлого. Такое искаженное представление о привязанности усугублялось дуализмом натуры Уоллеса. Но, несмотря на внутренний хаос, во внешнем мире он чинил насилие спокойно и собранно. Для реализации своих идеалов власти и господства он использовал ненависть, секс и убийство.
Не менее своеобразным был и образ действий Уоллеса. Он был в основном организованным убийцей. При этом преследовал знакомых, эксплуатировал друзей и употреблял наркотики для интенсификации чувства собственного величия и подавления комплексов. Очень немногие преступники обладали такой же социальной компетентностью, как Уоллес. То, что он сам чувствовал разобщенность с людьми, значения не имело. Важно было то, что он умел располагать к себе людей. В арсенале Уоллеса это было важным оружием, позволявшим безнаказанно совершать многочисленные убийства.
Я также сочла необходимым подчеркнуть значение фантазий для развития Уоллеса в детском и подростковом возрасте. Постоянное рукоприкладство матери и отсутствие отца обернулись чувством оторванности от окружающей действительности, которое в дальнейшем привело к одержимости созданием собственного мира и управлением им. Отсутствие значимых отношений с окружающими стало основой для его фантазий, а также контекстом выбора жертв. Способ самовыражения Уоллеса был уникален своей парадоксальностью и жестокостью. Он был неспособен проявить свои чувства ненависти, агрессии, мести и страха в отношениях с посторонними людьми. Поэтому и обрушивался на знакомых, обманывая их доверие. Это была его реакция на годы жизни в мире фантазий, выстроенном вокруг пустоты тяжелого детства. Он хотел самоутверждаться и нашел выход в ритуальных убийствах тех, кто выказывал симпатию к нему. Для Уоллеса это был способ увидеть себя единым целым. Именно так он чувствовал себя наиболее значимым.
ebooksa