Путь. Автобиография западного йога

ГРОЗА, КОТОРАЯ ОБРУШИВАЕТСЯ с неистовой яростью на сельскую местность, дьявольский ливень, низвергающийся из низко нависших облаков, кажутся заклятыми врагами земного счастья. Однако в конечном счете они оказываются благотворными. Они омолаживают землю. После дождя появляются целебные травы; растения прибавляют в росте; повсюду благоухают цветы; от лесов и лугов распространяется свежий сладостный аромат. Даже порывистые ветры благодатны: они способствуют повышению стойкости и выносливости диких растений. Их более крупные, но изнеженные родственники в оранжереях не могут соревноваться с ними в силе и стойкости; жизнь их слишком легка.

То же происходит, когда в жизнь человека приходят невзгоды и беды. Аристотель назвал благотворное влияние трагедии в литературе катарсисом [Очищением. — Прим. перев.]. Искупительные переживания великой утраты очищают чувства человека и возвышают его над мирскими устремлениями и привязанностями, внутренне успокаивают его. То же относится и к личной трагедии. Хотя ее воздействие редко проявляется немедленно, в конце концов она возвышает чувства человека и умиротворяет его. Однако если привязанность слишком глубока, то очищение может быть отодвинуто на годы, даже на несколько перевоплощений, пока горечь не растворится в обретении понимания и приятия.

Настоящее счастье зависит не от внешних обстоятельств, а от отношения к тому или иному явлению. При правильной позиции можно быстро оправиться даже от большого горя. Чем быстрее человек придет в себя, тем большим будет духовный выигрыш, поскольку чтобы побороть страдания, когда буря еще бушует, требуется исключительный подъем внутренней энергии. В приобретенной таким образом внутренней стойкости страдание может открыть заслон на пути к святости. Так это происходило в немецких концентрационных лагерях во время Второй мировой войны с теми немногими героическими личностями, которые отказались капитулировать перед окружавшим их духовным мраком.

В своей собственной жизни я выдержал сильнейшую бурю, когда отделился от Общества Самоосознания. Даже то, что я выжил, казалось мне в то время новым несчастьем. Я страдал отчасти из-за своей приверженности к той работе, а отчасти по причине, что, несмотря на все мои старания придерживаться позитивной позиции, на меня неоднократно налетали такие яростные порывы непонимания, что часто уносили меня, как уносится лист ураганом. Почему? Почему я теряю все, во что я верил и что мне было так дорого в жизни? Я искал ответы на эти вопросы в бесконечных молитвах. Увы, все ответы, казалось, были замкнуты в склепе равнодушного молчания. Надежда окончательно покидала меня.

О Мастер! Какое-то время я даже сомневался в вашей любви ко мне, никчемному ученику, которого вы, казалось, полностью покинули. Мне доставляло почти невыносимую боль даже читать ваши слова или слушать запись вашего голоса. Я мысленно припадал к вашим стопам и напоминал вам, что был неизменно предан вам, даже если вы отвергли меня. Признаюсь, в своем отчаянном одиночестве я чувствовал себя отвергнутым. И только через годы мне довелось понять и признать: то, что случилось, было благодеянием для меня и для тех добрых дел, которые вы могли бы совершить через меня.

Сначала мое затруднительное положение поставило меня в тупик. Конечно, я мог бы прийти к Богу разными путями, но мой путь был путем Мастера; я был предан этому пути. Как можно было примирить этот факт с моим отходом от его работы? Большая часть моих обязательств заключалась в служению ему, и в то же время я спрашивал себя, могу ли я вообще продолжать служение? Пока я работал в его организации, все представлялось совершенно ясным: служение Мастеру просто означало служение Обществу Самоосознания. Однако теперь, когда я был предоставлен самому себе, я опасался, что если буду пытаться служить ему, то это каким-то образом может оказаться плохой услугой. Мое беспокойство усугублялось еще тем, что после Дая Маты я был, возможно, одним из самых известных живых учеников Йогананды, особенно в связи с тем, что только я ездил с лекциями в разные страны мира. Члены Общества Самоосознания будут огорчены, обнаружив, что я больше не принимаю участия в работе. Не будет ли лучше для дела, если меня навсегда забудут?

Но мне предстоит еще прожить мою жизнь, жизнь, которая была беззаветно отдана служению Мастеру. Конечно, было немыслимо допустить, что единственным путем моего служения ему был отказ служить ему!

К счастью, истина никогда не относилась к категории невозможного. Это единственный надежный остров в бескрайнем море человеческого невежества. Моя ошибка заключалась в том, что я ограничивал Мастера его организацией, Мастера — этого великого Гуру, сознание которого присутствовало в каждой молекуле воздуха, которым я дышал! Действительно, он основал организацию, которая была надлежащей и официальной хранительницей его учения, но это не значило, что вне ее мир перестал существовать! Он сам часто говорил, что не помышлял основать секту. Те ученики, которые могли работать в этой организации, хорошо делали, работая в ней, но что делать тем, кто не мог? Они не освобождались от долга служить ему в соответствии со своими лучшими побуждениями и возможностями. Как учитель мирового значения, Парамаханса Йогананда принадлежал этому миру. И я, как его ученик, получил благословение поделиться тем, в чем так настоятельно нуждался этот мир.

Моя ошибка заключалась также в опасении, что, продолжая служить этому высокому делу, которое неразлучно с гармонией, я могу внести дисгармонию. Как может гармония породить дисгармонию? Даже когда гармоничная деятельность воспринимается дисгармонично, несправедливо осуждать ее, как нельзя порицать великолепную симфоническую музыку лишь за то, что некоторые слушатели предпочитают джаз.

С изменением моего положения мое отношение к Обществу Самоосознания не изменилось. Я так же глубоко, как прежде, верил в него. Несмотря на боль разлуки, мои чувства к этому обществу поддерживали меня как прежде. Я знал, какую оно проводило работу и какие ученики преданно служили ему. Но как же можно было меня порицать, когда лишь несколько человек реагировали дисгармонично на то, что я представлял необычную точку зрения об этой работе? Сокрытие от людей реального положения не является частью духовного воспитания.

К таким выводам я приходил нелегко, без самонадеянности; в течение ряда лет, тщательно выверяя каждый свой шаг, чтобы убеждаться в том, что почва, по которой я шел, выдержит меня. Поначалу я задал себе вопрос, допустимо ли для меня нарушить свои клятвы, обратившись к иному призванию, вместо служения Мастеру. Я чувствовал, что лучше бы я в таком случае умер. Несколько месяцев я страстно молился о разрешении умереть. Наконец мне стало ясно, что эта молитва, как и прежняя, останется без ответа. В конце концов я решил провести остаток своих дней в уединении и медитации, однако даже в этом желании мне было отказано.

Я не раз приступал к поиску подходящего места. Однако у меня не было достаточных средств, и я не знал никого, кто мог бы помочь мне. Не имея денег даже на пропитание, где в Америке я мог вести жизнь отшельника? Я мог установить палатку в лесу и ждать, что Бог накормит меня, как святого Павла Пустынника, к которому, как говорит легенда, каждый день прилетал ворон и приносил каравай хлеба. Но я не мог жить на частном владении без разрешения, а максимальный срок пребывания на государственной земле составлял две недели. С другой стороны, если даже Бог поддержит меня в случае ухода в лес с верой, то должен признаться, именно моя вера была наиболее сильно поколеблена.

Я бы с радостью вернулся в Индию. Там, я знал, можно было выжить отшельником. Я написал письмо Анандамайе Ма, великой святой, с которой я общался много недель, чтобы узнать, не пригласит ли она меня пожить в одном из ее ашрамов. Но по Воле Божьей, мне не суждено было воспользоваться таким выходом: мне отказали в восстановлении въездной визы в Индию. Кто-то в Индии, кажется из зависти, обвинил меня перед правительством в том, что я являюсь агентом ЦРУ и (о ужас!) замаскированным христианским миссионером. Неоднократные попытки опровергнуть эти абсурдные обвинения оказались безуспешными. И только через десять лет, когда я почувствовал в душе указание Бога возвратиться в Индию, все препятствия к моему возвращению туда рассеялись как туман.

Так получилось, что мои поиски уединенного убежища продолжались на Западе. Я пробовал жить во многих местах: посетил епископальные монастыри в Мичигане, Массачусетсе и в Южной Калифорнии; жил некоторое время в Римской католической обители близ Биг-Сура, в Калифорнии, и даже обдумывал вариант малоизвестной религиозной обители в Ливане. Я обращался за разрешением жить где-нибудь вдалеке от дорог, чтобы идти своим путем на владениях какой-нибудь религиозной общины; я предпочитал поселиться на освященной земле. Я изъездил Калифорнию, Орегон и Аризону, посетил Центральную Мексику в поисках места, где смог бы остановиться. Я даже просматривал рекламные буклеты малых стран Карибского региона, в надежде, что когда-нибудь приобрету там клочок земли. Все было напрасно.

Оглядываясь назад, я понимаю, что та духовная поддержка, которую я получал свыше, всегда давалась соответственно моей готовности служить другим. Пока я искал место для себя, ни одна дверь не открылась передо мной. И только признав, что Мастер все еще желает моего служения, я увидел, как двери широко распахнулись передо мной. Помощь, которую я стал получать с тех пор, была часто удивительной.

Невероятно, но в течение того периода, который был самым унылым в моей жизни, когда я чувствовал себя покинутым Богом и людьми, все же на каком-то глубоком уровне души я испытывал тихую радость, которая никогда не покидала меня. Как объяснить это? Эти противоречивые состояния сознания можно было сравнить с наблюдением через подзорную трубу. И хотя мое внимание было тогда сосредоточено на проблеме устройства собственной жизни и тяжелых переживаниях, в то же самое время виделась неясная радость. Я не мог четко различать ее контуры, поскольку она как бы ускользала от меня.

Конец лета и осень 1962 года я провел в доме родителей, в Атертоне — небольшом селении, в тридцати милях к югу от Сан-Франциско, в Калифорнии. Однажды вечером, в сентябре, они пригласили меня пойти с ними на обед в дом мистера и миссис Дефти, их соседям на Уэлш-роуд. Я был уже готов отказаться, но потом подумал: «Какая у меня альтернатива? Лежать в комнате и смотреть в потолок?» — и решил идти с ними. В тот вечер среди гостей Дефти была супружеская пара из Индии, доктор и миссис Харидас Чаудхури. Узнав, что они выходцы из Калькутты, я стал говорить с ними на бенгальском наречии. Мы сразу поняли друг друга. Их скромное достоинство в сочетании с обаянием и острым умом, а также неподдельная простота произвели на меня исключительно благоприятное впечатление.

«Где же вы научились так бегло говорить по-бенгальски?» — спросили они меня. Когда я сказал, что провел несколько лет в Бенгалии, они поинтересовались, чем я там занимался. Мои родители, незнакомые с традициями Индии, представили меня в тот вечер как «Наш сын Дон». Теперь я назвал свое монашеское имя.

«Криянанда! — воскликнули они. — Ведь мы слышали ваши записи песнопений Йогананды. Какой у вас прекрасный голос! О, пожалуйста, вы должны прийти и петь в нашем ашраме седьмого октября. В этот день у нас будет служба в память Махатмы Ганди». Как оказалось, доктор Чаудхури был основателем и духовным руководителем хорошо зарекомендовавшего себя духовного общества в Сан-Франциско — Общества Культурного Единения.

Меня это встревожило. «О, прошу прощения, но я в эти дни не готов к публичным выступлениям».