Путь. Автобиография западного йога

Мастер обладал изумительным даром всеобъемлющей дружбы. Каждый из нас чувствовал, что Мастер любит его каким-то особенным, уникальным образом. И в то же время эти взаимоотношения были совершенно безличностными, когда внешние проявления благосклонности играют очень незначительную роль. Я начал понимать, что именно такой бывает божественная дружба. И все же мне приходилось бывать в ашрамах, где отношения настолько сильно сосредоточивались на личностях людей, что не пройдет и нескольких минут, как приехавший уже знает, какие из учеников самые главные, что они делают и что гуру сказал о них. Напротив, на протяжении нескольких первых месяцев монашества в Обществе Самоосознания я вряд ли знал более одного или двух имен ближайших учеников Мастера. Никто не поощрял такого любопытства.

Поэтому той осенью, когда до нас донеслось, что Фэй Райт (ныне Дая Мата, третий президент Общества Самоосознания) серьезно заболела, ее имя, высоко стоявшее в списке ближайших учеников Мастера, ничего не говорило мне. Само известие о ее болезни явилось ко мне лишь в качестве объяснения, почему Мастер внезапно отбыл из Твенти-Найн-Палмз в Лос-Анджелес.

— Ее смерть стала бы серьезной потерей для нашего дела, — печально заверил меня Норманн.

— Она уже ушла, — объявил Мастер по возвращении из Лос-Анджелеса. — Вы только посмотрите, как работает карма. Доктор, хотя его и вызвали заблаговременно, поставил ей неправильный диагноз. Когда он обнаружил свою ошибку, было уже поздно. Она бы наверняка умерла, но Бог хотел сохранить ее жизнь для работы».

Мастер советовал нам не слишком беспокоиться о делах, не имеющих к нам непосредственного отношения. «Всегда пребывай в собственном Я, — посоветовал он мне однажды. — Снисходи только для еды или короткого разговора, если это необходимо. Затем вновь уходи в себя». Я не общался с Дая Матой и даже не видел ее почти целый год, который провел с Мастером.

В Твенти-Найн-Палмз меня прежде всего заботила наша работа. Мы выкопали яму для бассейна. Затем пришли другие монахи и помогли соорудить опалубку. Бернард предупредил нас, что заливка бетона должна происходить непрерывно, чтобы он не потрескался. Всю работу мы проделали вручную, смешивая и производя заливку при помощи маленькой бетономешалки. Я нагребал лопатой песок, кто-то другой добавлял гравий, остальные отвозили тачки в места заливки. Двадцать три часа мы трудились, изредка прерываясь, чтобы подкрепиться бутербродами и горячим питьем, но во время работы мы постоянно направляли Богу свои песнопения, и часы протекали в радости. Я думаю, что по окончании работы у нас было больше энергии, чем в начале дня. Мы счастливо улыбались.

Точнее, все, кроме одного. Этот человек после одного или двух часов работы спустя рукава возроптал: «Я пришел сюда не для того, чтобы перелопачивать цемент!» Усевшись, он наблюдал за нами до конца дня, время от времени напоминая, что это не имеет ни малейшего отношения к духовному пути. Самое интересное, что к концу дня он — единственный из всех — почувствовал себя истощенным.

Через несколько месяцев в бесседе с Мастером мы подняли вопрос об упрямстве этого ученика. «Он говорил мне, — заметил я, — что не мог слепо повиноваться вам, сэр, потому что чувствовал необходимость развивать собственную свободную волю».

— Но его воля не свободна! — с недоумением ответил Мастер. — Как она может быть свободной, если он все еще обусловлен настроениями и желаниями? Я не прошу никого следовать за мной, но те, кто сделал это, обрели истинную свободу».

— Сестра, — продолжал он, произнося имя, с которым всегда обращался к сестре Гьянамате (старейшей ученице, с которой я встретился в мой первый приезд в Инсинитас). — Сестра обычно носилась вверх-вниз, исполняя мои поручения. Однажды несколько других учеников сказали ей: «Почему ты всегда делаешь то, что он скажет? У тебя есть собственная воля!» Она ответила: «Да, но вам не кажется, что уже поздно что-либо менять? Должна вам сказать, что за всю свою жизнь я никогда не была столь счастлива, как со времени прихода сюда».

Мастер усмехнулся: «Они никогда больше не беспокоили ее».

Даже я на собственном небольшом опыте мог подтвердить ответ сестры Гьянаматы этим нерадивым ученикам. Ибо чем более я настраивал свою волю на волю Мастера, тем более счастливым становился.

— Моя воля, — часто говорил Мастер, — только в исполнении воли Бога. — Доказательством этого утверждения служил тот факт, что чем совершеннее мы следовали его воле, тем свободнее чувствовали себя в Боге.

С приближением Рождества сердце запело от такого счастья, которого я не мог представить себе даже в мечтах. Рождество было значительным праздником в Маунт-Вашингтоне, самым священным за весь год. Мастер разделил его на два аспекта: «духовное Рождество», мы праздновали его в Сочельник, и «светское Рождество», которое отмечалось на следующий день традиционным открытием подарков и банкетом. (Впоследствии Мастер согласился перенести «духовное Рождество» на день раньше, на двадцать третье, чтобы после него тем, кто готовит еду для большого рождественского банкета, не приходилось оставаться на ногах всю ночь.)

Двадцать четвертого, в десять утра, мы собрались в часовне на целый день для медитации, чтобы пригласить беспредельного Христа вновь родиться в «яслях» наших сердец. Я не знаю, кто из нас приступал к своему первому опыту столь длительной медитации без внутреннего трепета. Думаю, что немногие, и уж конечно не я.

Мы сели на свои места, Мастер в передней части комнаты, лицом к нам. Двери были закрыты. С этого момента, не считая краткого перерыва в середине, никто не должен был входить и выходить из комнаты, кроме как в случае крайней необходимости.

Мы начали с обращенной к Иисусу Христу и другим мастерам просьбы благословить нас на этот святой праздник. Затем следовали пятнадцать или двадцать минут песнопений.

«Космические песнопения» Парамахансы Йогананды состоят из простых предложений, повторяемых вновь и вновь, со все более глубокой концентрацией и преданностью. Меня взрастили на сложных построениях западной классической музыки. Когда я стал учеником Мастера, мне потребовалось время, чтобы приспособиться к такой незамысловатой форме музыкального выражения. Но теперь я любил песнопения. В самой их простоте я находил красоту и могущество, превосходившие по своим качествам большинство музыкальных произведений, которые я когда-либо слышал. Это были «одухотворенные» песнопения: чтобы наполнить их тончайшей благодатью, Мастер пел каждое до тех пор, пока они не вызывали божественный отклик. Как в различных местах и зданиях развиваются вибрации, соответствующие сознанию часто бывающих там людей, так и музыка развивает вибрации, выходящие за пределы реально слышимого звука. Особой возвышающей силой и способностью вдохновлять каждого, кто их поет, обладают песнопения, которые были одухотворены великими святыми.

Одно из песнопений, которые мы повторяли в тот день, — «Сияющий Христос, приди! О мой Христос, о мой Христос, Иисус Христос, приди!» Я обнаружил, что оно изумительно эффективно вводит меня в глубокую медитацию. Периоды пения чередовались со все более длительными периодами медитации. Иногда для снятия физического напряжения, которое мы могли ощутить, Мастер просил нас встать во время пения; при более ритмичных песнопениях он велел нам хлопать в ладоши. Пару раз он обращался к Джейн Браш с просьбой сыграть на органе вдохновляющие духовные произведения.

В тот день некоторое время Мастер имел видение Божественной Матери. В экстатическом состоянии он возвещал ее желания многим из присутствующих. Некоторым он сказал, чтобы они отдали себя Богу без всяких ограничений. Другим сообщил, что Космическая Мать дает им свое особое благословение. А потом обратился непосредственно к Ней, вслух, так что мы могли слышать по крайней мере одну сторону этого благословенного общения. «О, Ты столь прекрасна!» — повторял он вновь и вновь. «Не уходи! — вскричал он под конец. — Ты говоришь, что материальные желания этих людей уносят тебя прочь? О, вернись! Прошу Тебя, не уходи!»