Позже, покидая нашу маленькую группу, он тихо произнес: «Я вижу вас всех как бы сплетенными из света. Все — эти деревья, кусты, трава, на которой вы стоите, — все состоит из света. Вы не представляете себе, как все прекрасно!»
ГЛАВА 27
СОНАСТРОЕННОСТЬ
В ВОСКРЕСЕНЬЕ УТРОМ, когда Мастер должен был выступать с проповедью в церкви Голливуда, ко мне в гости прибыли родственники из Уэствуд-Виллиджа: Сью и Бад Клюэлл. После церковной службы Мастер любезно пригласил нас троих пообедать с ним.
Нашу небольшую группу обслуживали на помосте за занавесом, поскольку в церкви было недостаточно места. В тот день, после полудня, я впервые мог наблюдать Мастера в роли хозяина. Для меня это было чудесным переживанием. Полное отсутствие всякого притворства, восхитительное остроумие, милая обходительность, сердечный, доброжелательный смех, который заражал каждого радостью, — все это могло очаровать любую аудиторию.
Среди присутствовавших находились доктор и миссис Льюис. Одна женщина, недавно ставшая членом Общины, глядя на них, спросила: «Мастер, ведь доктор Льюис был вашим первым учеником в этой стране, не так ли?»
Ответ Мастера был неожиданно сдержанным. «Так говорят», — ответил он спокойно. Тон его голоса так заметно контрастировал с его вежливостью и гостеприимством, что женщина совершенно растерялась. Заметив ее удивление, Мастер объяснил более доброжелательно: «Я никогда не говорю о людях как о моих учениках.
Ученичество для Мастера было слишком святым понятием, чтобы обращаться с ним легко даже в случайном разговоре.
Позднее Сью и Бад признались, что Мастер просто очаровал их.
— Однако, — спросила меня Сью с некоторым вызовом, — почему вы называете его «Мастер» [Слово
— Мы живем в свободной стране! Американцы не рабы. И никто не имеет права быть господином другого человеческого существа!
— Сью, — возразил я, — мы отдаем ему нашу зависимость, а не свободу! Я не знаю никого, кто так уважал бы свободу других, как Йогананда. Мы называем его «мастер» в смысле «учитель». Он настоящий мастер того дела, в котором мы стремимся достигнуть вершин. Можно сказать, что он наш учитель в искусстве достижения истинной свободы.
—
—
Несколько минут она размышляла над моими словами.
— Ну, — заключила она, — я все же думаю, что была бы счастливее, если бы могла купить себе новый диван!
(Бедная Сью,
Замечание Сью относительно нашего обращения к Гуру не было неожиданным. Если бы мастер появился на сцене жизни как ницшевский Заратустра, делая грандиозные заявления по непонятным темам, которые ни одному человеку в здравом уме никогда не пришли бы в голову, люди, приняв свое смущение за благоговейный трепет, могли бы воскликнуть: «О, это действительно
В этом идеале заключен их вызов и упрек нам. Большинство людей не приемлет вызовов; еще меньше они склонны принимать упреки. Тот, кто не желает видеть необходимости изменить себя, не может принять с радостью перемены, происшедшие в других. «Я не хуже других» — гласит известная поговорка. Она была бы справедливой, если бы относилась к вечному, духовному образу в нас. Но люди, говорящие так, не думают о своих душах. Кто может честно сказать: «Я такой же добродетельный, как и другие; такой же умный, талантливый и мудрый, как хороший лидер?» Догма поборников равноправия нашего века не учитывает единственный, самый очевидный аспект человеческой натуры — широкое разнообразие ее проявлений. Вера в полное равенство — это всего лишь вид демократического романтизма, когда приоритет отдается приятным ощущениям и чувствам, а не ясному видению реальности, которое приобретается в тяжелых битвах на поле жизни. Лишь после того, как мы изгоним из сознания заблуждения, связывающие нас с этим феноменальным миром относительностей, мы сможем считать себя в Боге поистине равными ангелам.
«Мои мыcли — не ваши мысли, и ваши пути — не Мои пути, говорит Господь. Ибо, как небо выше земли, так пути Мои выше путей ваших, и мысли Мои выше мыслей ваших» [Ис. 55: 8, 9.]. Люди редко понимают, что величие путей Бога, которое проявляется через жизни Его пробужденных детей, состоит в трансцендентном взгляде на земные реальности, а не в их категорическом отрицании. От мысли «Ничто не божественно» следует вырасти до понимания, что «Божественно все».